Катастрофа 1933 года. Немецкая история и приход нацистов к власти - Олег Юрьевич Пленков Страница 56

прокламациях советского правительства. Поэтому дипломатические отношения не были возобновлены, а после гибели Либкнехта и Люксембург, в которых российские большевики видели уже будущих президентов немецкой советской республики, отношения становились все хуже, не в последнюю очередь из-за сопротивления, которое продолжали оказывать в Прибалтике немецкие фрайкоры продвижению красноармейцев и местных красных[397].

Отсутствие контрреволюции во время и после Ноябрьской революции очень навредило ее сторонникам, так как социал-демократы, пришедшие к власти, уверившись в лояльности высших чиновников рейха, оставили их на ведущих постах, а они впоследствии саботировали республику.

После 1919 г. социал-демократам не удавалось получить большинство в рейхстаге и для участия во власти они должны были идти на сотрудничество с другими партиями, что рассматривалось частью партии как «предательство» интересов рабочего класса. Опыт первых лет существования республики убедил социал-демократов, что главная опасность для республики исходит от крайне левых. Никто не мог предвидеть внезапного и быстрого роста влияния крайне правых – нацистов. Социал-демократы опасались, что из-за сотрудничества с буржуазными партиями они потеряют голоса своих рабочих выборщиков. Поэтому после 1920 г. только один (Герман Мюллер-Франкен) из 16 канцлеров был социал-демократом. Социал-демократы отказывались войти в правительства, поэтому все коалиционные правительства меньшинства существовали максимум несколько месяцев. Большинство политических партий консервативного и центристского толка относились к республике прохладно или с откровенной враждебностью. Среди буржуазных партий только одна НДП (Немецкая демократическая партия) последовательно выступала в защиту демократии[398].

Представляется, что весьма существенным было то обстоятельство, что единого революционного мифа в Германии в 1918 г. не было. В 1924 г. Гитлер писал о своих ощущениях в 1918 г.: «Что нам было до всеобщего избирательного права? Неужели за него мы воевали четыре года? Молодые полки во Фландрии шли на смерть не с лозунгом „Да здравствует всеобщее тайное избирательное право“, а с воплем души: „Германия превыше в мире“»[399].

«Бесцельность» Ноябрьской революции

Весьма примечательным в Ноябрьской революции было то, что после революционного уик-энда 9–10 ноября разгорелась борьба не между правыми и левыми силами, что было бы естественно, а между левыми и крайне левыми. Эта борьба, в силу маргинального характера группировок, была для общества практически неведома и неинтересна. После революции и отъезда кайзера в Голландию Эрнст Трельч отметил: «После тревожной ночи утренние газеты принесли ясность: кайзер в Голландии, революция победила практически повсеместно, владетельные князья повсеместно уходят в отставку. Никто не заступился за кайзера и империю, ни один немец! Старое чиновничество перешло на службу новой власти. Все прежние обязательства подтверждены, никаких штурмов банков. Воскресенье 10 ноября было прекрасным осенним деньком. Добропорядочные бюргеры как обычно в этот день всей массой вышли на променад. Большинство, правда, подчеркнуто скромно одето, никаких ярких туалетов… Настроение у всех несколько подавленное – как у людей, чья судьба только что решилась где-то далеко, но успокоенное и удовлетворенное тем, что все обошлось благополучно. Трамвай и метро работало как обычно как доказательство того, что самые насущные потребности удовлетворены. У всех на лицах написано: зарплату и пенсии будут платить и дальше как обычно»[400]. Все продолжали исполнять свой долг, в соответствии с прусским этосом, который Хаффнер описывал так: «Исполнение своего долга было первым и высшим заветом в Пруссии и одновременно учением о спасении (die ganze Rechtsfertigungslehre). Второй завет – не жалеть самих себя. Третий завет – вести себя по отношению к другим по крайней мере пристойно. Долг по отношению к государству был на первом месте. С этим эрзацем религии можно было жить, и жить благопристойно и прилично жить при условии, если государство оставалось благопристойным и приличным. Границы и опасности прусского долга обнаружились только при Гитлере»[401].

Между тем правые силы пребывали в полной растерянности, к примеру, генерал фон Зект писал, что в 1918 г. было неясно, станет ли Германия французской сатрапией или советской республикой[402]. Поэтому для правых было приятной неожиданностью умеренное правление социал-демократов. Совет народных уполномоченных сразу провел все мыслимые преобразования, которые хотел народ: были введены 8-часовой рабочий день, пособия по безработице, страхование по болезни, был выпущен указ об обязательном восстановлении на работе возвращающихся с фронта солдат, введено всеобщее избирательное право для мужчин и женщин с 20 лет, восстановлены все политические свободы, социальное законодательство довоенных лет, все политические заключенные амнистированы, была даже создана комиссия по национализации, в которую вошли известные левые теоретики Каутский и Гильфердинг. В итоге революция, не успев начаться, уже лишилась целей – бороться было не за что… Комбинации, которые измысливали независимцы (не диктатура пролетариата, но и не буржуазная демократия), не выдерживали никакой критики, а лозунги спартаковцев (впоследствии Коммунистическая партия Германии) были слишком явно ориентированы на большевизм, который в Германии с самого начала мало у кого вызывал симпатии. Правых же врагов у революции поначалу не было вовсе, настолько велика была растерянность на правом фланге. Получалась ситуация прямо для любителей парадоксов: революция без правых врагов – не революция.

Борьба между левыми и левыми в революцию и фрайкоры

Борьба между левыми и крайне левыми имела весьма курьезный характер. Правительство социал-демократов и независимцев имело абсолютное и бесспорное большинство за собой и в Советах, и в народе, и даже рейхсвер в лице нового начальника Генерального штаба генерала Гренера (Людендорф, переодевшись, бежал в Швецию, опасаясь преследований) поспешил засвидетельствовать Совету народных уполномоченных свою лояльность. Поэтому шансы левых радикалов – левого крыла НСДПГ (Независимая социал-демократическая партия Германии), берлинских революционных старост и спартаковцев – были очень невелики, если учесть, что за СДПГ было большинство рабочего класса, а у крестьянства, в отличие от России, не было никакого революционного запала. Съезд Советов Германии 16–19 декабря 1918 г. проходил при полной гегемонии СДПГ; даже Роза Люксембург и Карл Либкнехт не смогли получить на этот форум мандаты. Всякому было ясно, что попытка свержения социал-демократического правительства – это чистейшей воды авантюра.

И тем не менее кровавые столкновения имели место: революционную активность выказывали то спартаковцы, то берлинские революционные старосты, позже и левые независимцы. Первое крупное столкновение революции имело место из-за недоразумения. В Берлине была расквартирована Народная морская дивизия, матросы которой первоначально были во власти революционных идеалов, но затем превратились в обычное склонное к мародерству наемное войско, материальный интерес для которого был превыше всего; на матросов жаловались из-за воровства. Когда правительство приказало матросам покинуть один из бывших кайзеровских дворцов в центре Берлина, который занимала Народная морская дивизия, то матросы потребовали за свой уход 80 млн марок[403], а после того, как