Мастер сахарного дела - Майте Уседа Страница 41

лишь несчастьям. Но я увидел в тебе такие способности… Все у тебя выходило хорошо, учеба давалась тебе без труда, на одном лишь увлечении. – Доктор Хустино опустился на край кровати. Провел руками по лицу, будто лишившись чувствительности, и продолжил: – Я ошибся. Ты, как те бабочки с огромными крыльями: они способны на необыкновенные маневры, но, запертые в стеклянной коробочке, никогда не смогут показать, чего стоят. Как… Как же жалко.

Эти слова легли Мар на душу тяжким грузом. Она понимала, что за него говорила абстиненция, что в уравновешенном состоянии он никогда бы не сказал ничего подобного. Однако именно так он, вероятней всего, и думал.

– Это мой выбор, отец, – пробормотала она. – Не терзайте вы себя так.

– Ты не понимаешь. Ты отказалась от семьи в обмен на пустоту.

– Я счастлива находиться с вами и помогать людям. Чего еще желать? Есть бабочки, которым не суждено летать, и жизнь их от этого не становится менее ценной.

– Почему ты отказала мастеру сахароварения? Ты отказала ему, потому что не хотела оставлять нас, но теперь ты все равно здесь. Ты теперь списана со счетов. Открой же глаза: ты упустила свою возможность.

– Я не списана со счетов, отец. Я потеряла то, что должна была потерять, – и смирилась с этим уже давно. А вместе со смирением пришло и спокойствие, позволившее мне посвятить себя тому, что мне по-настоящему дорого. А этого человека я отвергла потому, что совершенно его не знала. И выходить замуж подобным образом я не соглашусь никогда.

– Для этого существует переписка, Мар, чтобы люди узнали друг друга.

– Этого недостаточно!

Доктор Хустино в отчаянии схватился за голову, словно контролировать свои мысли, которые, зарождаясь у него в голове, непроизвольно срывались с губ, он был не в состоянии.

– Прошу тебя, оставь меня одного, – попросил он. – Я лишь причиняю тебе боль…

– Но, отец…

– Уйди, Мар. Я теперь не в себе и срываться на тебе не хочу.

Мар глубоко вздохнула, заглушив внутри себя всякое желание помочь ему чем-то еще, что-то для него сделать, облегчить мучившие его страдания. Вместе с тем она понимала: люди из его положения должны выбираться самостоятельно, отыскать внутри себя силы, желание жить дальше и смысл, способный вытащить их из собственной пропасти, затянутой туманом.

* * *

Пока Хустино вел борьбу против себя самого, Мар находилась рядом. Иногда, на рассвете, когда колокольный звон созывал мужчин, женщин и детей на поля, она выходила на крыльцо. Садилась в плетеное кресло, накрывала легким одеялом колени и дожидалась Мамиту, появлявшуюся с первыми лучами солнца. Однажды утром она попросила ее присесть рядом и рассказать ей о Солите, про которую она не знала ничего.

– Моу закури? – спросила она и, не дождавшись ответа, достала из кармана юбки наполовину выкуренную сигару. – Мне так лучше споминается.

Мамита рассказала ей, что мать Солиты была высокой и стройной мандинга; и шальной: сходилась она и с ченными, и с белыми, и с асиатами – все одно; потому-то Солита и не знае, кто ей отец.

Развалившись в кресле и пыхтя, как паровоз, Мамита принялась рассуждать об африканских народностях. Конго были приземистые и крепкие, карабали – обычные, а мандинга – высокомерные верзилы. А раз Солита – низенькая и сбитая, значит, отцом ей точно был конго.

– Так думаю я, – заявила Мамита. – Глаза у ней не как у китацев, кожа ченная. Да и ротточком она небольшая. Конго, нинья Ма, – колдуны, и подчиняют себе людей. Они носятся по лесоповалу, скачу, как бешеные, и набрасываются на тебя сзади, голося, что резаные поросята. А на следующи день несчастный того… кикирибу мандинга.

– Несчастный что?

– Ну, помирае, нинья Ма. Не нравится мне думать об этом, в животе так и крути от всех этих нехороших дел. Потому я на лесопова и не суюсь и работаю дома, сами знаете.

– А вы с Ариэлем к кому принадлежите?

– Мы карабали, нинья Ма. Говоря, мы тоже шальные и что в на от лукуми перетекла вся злось, а те так и остались ни с чем. Но я так не считаю. Нет же?

– Значит, Солита живет с матерью…

– Куда там, нинья Ма. Солита[16] живет, как гласит ее имя: одна-одинешенька. Качуча – так звали ее ма – сбежала с одним мулатом на кофеные плантации Матансас. Спесивый, каких поиска. Больше ее и не видали. Солита не поннит матери: кода та ушла, она была совсем еще махонькой.

– Где же она тогда живет?

– До семи ле она жила в бараке для негритя, среди малышей. Во время рабства Мамой тогда была я, ну, сами знаете, потому меня и зову Мамита. А с семи она живет везде – и нидде. Потому она начала ходить в церковь и молиться Боу, чтобы заня потом теплое местечко дворни. Как по мне, это даже к добру. Качуча пристрастилась бра чужое беспроса. Она хуже Иуды и очень глупая. Солите бе нее лучше.

Однажды Мар попросила Ариэля отвезти ее в бараки посмотреть, как начинался рабочий день. Тот скорчил гримасу, но через несколько минут все же появился у дома с двуколкой. Мар села в экипаж, они направились на другую сторону батея и остановились в нескольких метрах от патио. Пробило полседьмого утра; бригадиры уже собирали рабочих во дворе. Один из них, под контролем надсмотрщика, коим был подлец Диего, распределял обязанности на текущий день. Он назначил рабочих на еще не убранные сектора, носившие имена святых, и вся толпа зашевелилась. Самые удачливые заняли места в вагонах локомотива, представлявшие собой деревянные клетки; другие взобрались на возы с волами; большинство же отправились пешком, разделившись, как пояснил Ариэль, на группы согласно происхождению: с одной стороны шагали карабали, с другой – конго, поодаль шли мандинга. Во время рабства, пояснил он, распределяться по народностям им запрещалось.

– Во избежание интлиг и постанчески настроений, нинья Ма.

Некоторые женщины несли детей на спинах, в платках, завязанных на груди узлом. Мар представила их в полуденный зной с непокрытыми головами. Матерям, размышляла Мар, нужно было кормить их грудью как можно чаще, чтобы подпитывать их влагой. Но разрешалось ли им уделять своим детям столько времени? Неудивительно, почему детская смертность в асьендах достигала таких высоких отметок.

– Почему они не оставляют детей в бараке для малышей? Фрисия говорила, что дети младше семи лет могли находиться там, пока матери работали.

Ариэль вскинул бровями.

– Слишко ного детей и слишко мало нянек.

Золотой свет восходящего солнца блеснул на лезвиях мачете в руках рабочих. С восточной стороны на горизонте разворачивались