На заре земли Русской - Татьяна Андреевна Кононова Страница 4

горнице. Дверь была заперта неплотно, из тоненькой щели между нею и бревенчатой стеной на пол падал ровный отблеск от свечи. Девушка почувствовала, что сердце колотится быстрее обыкновенного, а щёки невольно заливаются румянцем. Глубоко вздохнув, чтобы успокоиться, Александра подошла совсем близко к двери и, затаив дыхание, прильнула к тёплому дереву, пахнущему смолой, прислушалась.

Говорил больше гость. Отец нет-нет да и отвечал ему, соглашался или спрашивал что-то. Они говорили о других уделах, о стольном Киеве, о ссоре с князем Изяславом и о возможности скорой сечи. К чему был этот разговор? Княжна и сама не знала. Они с матушкой оставались далеки от дел отца, их заботой был светлый и тёплый дом, встреча гостей и рукоделие долгими вечерами. И если с матерью отец ещё и говорил о чём-то таком, то с юной дочерью — никогда.

Невольно задумавшись о такой несправедливости, она заслушалась и вовсе забыла о том, что прячется. Голос у гостя был красивым: спокойным, размеренным, твёрдым, с лёгкой хрипотцой, будто после простуды. И очнулась от мыслей своих девушка только тогда, когда Всеслав, помолчав недолго, промолвил:

— А дело-то, княже Вячеслав Ярославич, такое… Я прошу в жёны твою дочь.

Александра вздрогнула и прижала ладони к вспыхнувшему лицу. Широкие, узорчатые височные кольца прохладой металла прикоснулись к пальцам, и мурашки рекой хлынули по коже: то ли от испуга, то ли от холодного прикосновения. Что же ответит отец? Неужто согласие своё даст? А ведь она ни за кого не просватана, а ей уж сказывали, пора, мол, уже не девчонка маленькая. Да только как же это… они ведь друг дружку и не знают совсем, и видали-то от силы только раз. Александра гостя и вовсе не запомнила, запомнила только голос его и пристальный, суровый взор.

— А не боишься? — задумчиво ответил князь-отец.

— Чего мне бояться?

— Сватались к ней, да уже не единожды, — вздохнул Вячеслав, понизив голос. — А после отрекались да отворачивались. Сказывают, нечистым меченая. Мы и к лекарям, и к знахаркам, они всё одно. Она не подаёт виду, конечно, но третьего позора сама не переживёт. Не за свою честь тревожусь — за её.

Александра всхлипнула за дверью и тут же испуганно зажала себе рот ладошкой, чтобы не услышали ненароком. Это правда… Ей и самой не верится, а в начищенных блюдцах или в чистой, прозрачной водной глади видит эту тёмную отметину. Прячет под звонкими бусами и ожерельями, и в холод, и в жару не раскрывает воротник вышитый, да ведь всё равно замечают. Злые, досадные слёзы поползли по щекам. И что за грех она такой сотворила, что на свет появилась такая сразу?

— Мне, Вячеслав Ярославич, бояться нечего, — промолвил наконец Всеслав. — Слыхал бы ты, какие обо мне слухи в народе ходят, и не говорил бы про нечистого.

— Слыхал, — откликнулся хозяин. — Сам-то в это веришь? И при том, поди, православный?

В щёлку между дверью и стеной Александра увидела, как Всеслав поднялся с лавки, огляделся в поисках икон и перекрестился, обратившись к лику Господа. Вячеслав Ярославич понимающе кивнул.

— Я-то тебе, княже, верю, а что до твоей просьбы, так это устроить нетрудно. Скажу ей, как все вместе соберёмся.

— Спасибо тебе, Вячеслав Ярославич, — Всеслав улыбнулся краем губ, поклонился, приложив ладонь к груди, и неспешно направился к выходу из гридницы. Александра застыла, точно к месту пришитая, сердце забилось загнанной птичкой, в голове всё спуталось от тревоги, и княжна едва успела отскочить от распахнувшейся настежь двери. Оказалась почти рядом с князем и вдруг почувствовала себя такой маленькой рядом с ним: едва до плеча ему доставала. Всеслав молча посмотрел на неё, чуть заметно усмехнулся.

— Прости, — с трудом выдохнула Александра, мучительно краснея. Это ведь надо было так! И слыхала же, что разговор к концу близится, а не ушла. Стыд-то какой…

— Не стой здесь, — ответил Всеслав. — Сквозит.

А потом, не говоря ни слова более, пошёл дальше, и Александра, рассеянно глядя ему вслед, ещё будто бы слышала его негромкий и спокойный голос и всё никак не могла унять бешеный стук сердца.

Слуга-стольник проводил гостя в приготовленную ему на ночь горницу, отдал пару восковых свечей и, почтительно поклонившись, ушёл. Всеслав зажёг одну свечу, осмотрелся: небольшая горница, но вполне чистая и уютная. Окошко, выходящее на двор, иконы в красном углу на белоснежном рушнике, широкая постель с вышитым покрывалом, а более ничего и не нужно. Он скинул алое корзно[14] и кафтан — ночи стояли по-летнему жаркие и душные — и подошёл к окну, распахнул его, впустил в горницу свежий ночной воздух. Откуда-то вдруг потянуло лёгким тёплым ветерком, и тут же невольно вспомнилась юная княжна Александра, которой он не велел на сквозняке стоять.

Подслушала, поди, разговор их с князем Вячеславом. Ну да ничего: ещё почти девчонка, всё мимо ушей пропустит, а коли и не пропустит, то всё равно мало что поймёт. Вот разве что про сватовство могла услыхать и не поняла, с чего бы так, верно: не знает её почти, а уже в жёны просит. Нехорошо вышло… Но, впрочем, иного выхода нет ни у него, ни у неё: дружба со Смоленском Полоцку только на руку, а венчание скрепит этот договор. Не люб он ей? Это, конечно, может быть. Но оставалась надежда, что узнают друг дружку поближе, а там и свыкнутся, и жить станут в согласии.

Хороша Александра! Хороша, и тут уж спорить не с чем. На первый взгляд — обыкновенная, росточку невысокого, с длинным волосом цвета пшеницы и большими глазами, как озёра, да вечно испуганными. Мало ли таких девок на всём севере, да и на всей Руси православной? А всё же что-то в ней было иное, чего князь и сам не мог себе объяснить. Молода она ещё, не понимает многого, а взор уже твёрдый и какой-то не по-детски глубокий. Не печалилась бы ни о чём — так бы не глядела.

Четыре дня пролетели быстро, как один. Ничего особенно примечательного, кроме сговора и подписанной бумаги о мире между Смоленском и Полоцком на долгие солнцевороты вперёд, не свершилось, и ни Всеслав, ни Александра их толком не запомнили. Княжна знала по рассказам матери и замужних подружек, что до венчания ей положено плакать, а только слёз не было. Ни слёз, ни радости особой, и она ходила, точно в воду