Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 2 - Юзеф Игнаций Крашевский Страница 35

На Вавеле сразу пропели благодарственное богослужение, радость была непомерная, да и на лице короля, которое никогда не прояснялось, можно было заметить радость. Легкомысленный до сих пор Ольбрахт, думающий только о мимолётном развлечении в компании приятелей, обнаружил рыцарскую отвагу и храброе сердце, а Каллимах уверял, что и в других делах он показывает себя таким же смелым; это всё он приписывал себе… хотя то, что было в нём хорошего, это, видимо, Длугош посеял и из этого зерна выросло.

Эта победа над татарами пришла к королю как раз вовремя, когда давний инцидент с венгерским Мацком Корвином его неожиданная смерть привела на иное поле.

Этот упрямый, злой, коварный и смелый господин хотел положить конец этим конфликтам тем, что думал жениться на нашей принцессе. Но возмущённая принцесса Елизавета этому воспротивилась, а ещё так отсчитала его перед людьми, от холопов и хуже, что, когда донесли об этом Корвину, он разозлился и ни о каком примирении знать не хотел.

Тем временем он умер без законных наследников и венгры остались без правителя, а королю Казимиру, который с той экспедиции королевича Казимира не спускал с них глаз, пришла мысль отправить туда Ольбрахта; он послал от себя на съезд, рекомендуя, чтобы выбрали его, и немедленно приказал готовить отряды, которые должны были идти с ним в Венгрию.

Но у короля под конец жизни так же, как это бывает во время приёма лекарств, когда самая горечь оседает на дне, всё обращалось в желчь.

Кто мог ожидать, что на дороге Ольбрахта, следующего в Венгрию, встанет родной брат Владислав и перекроет ее?

А я должен тут добавить, что, как все родные братья и сёстры любили друг друга, так Ольбрахт с Владиславом особенно.

Ольбрахта ещё легко можно было убедить, что где речь идёт о короне, там о братской любви нужно забыть, но у Владислава было такое по-женски мягкое сердце, что понять было трудно, как чехи могли его склонить к выступлению против родного брата.

Наш и без того раздражённый старый король разгневался на своего старшего сына; когда ему донесли об этом, он не хотел верить, не мог понять подобного вероломства со стороны Владислава.

Нам, которые знали его в более молодом возрасте, напротив, это было легко понять и даже оправдать. Владислав всегда поддавался тем, кто наиболее близко к нему стояли и говорили то, чего требовали, никогда ничему противостоять не мог и не умел.

Он предвидел гнев отца, который и так уже почти от него отказался по причине непослушания, а что же теперь будет, когда он с войском встанет против поляков и брата!

Когда Ольбрахт вернулся из татарского похода и увидел, что готовится другой, в начале он принял это довольно неплохо, но, немного подумав, начал хмуриться.

Из похода Казимира, из характера Венгрии, из расположения их крепостей, из обороноспособности страны он хорошо знал, что война с ними будет нелёгкой. Совсем другим делом была война с неорганизованными татарскими отрядами, которые стремительно налетали на войско как саранча, засыпали его стрелами, а когда не удалось разбить его, уходили, и только в погоне пытались им отомстить.

Тот, кто однажды имел с ними дело, шёл осторожно, добывал информацию, находил следы в первое мгновение, всегда их должен был победить.

Эта чернь ни доспехами, ни оружием не могла сравниться с нашим рыцарством, иногда только числом преобладала, да и то глаза обманывала тем, что тащила с собой много запасных лошадей.

В Венгрии война была тяжёлой и в поле, потому что эта страна по большей части горная, реки значительные, а крепости над ними сильные. Поэтому, чтобы попасть в замки с гарнизоном, нужно много времени и труда, а врагу сделать вылазку, беспокоить, разделять очень легко.

Хорошо вооружённые и закалённые в бою немецкие, чешские и венгерские наёмники для чужака, который пришёл гостем, хорошо не зная почвы под ногами, — твёрдый орех.

Хотя Ольбрахт верил в себя, а ещё больше в польских неустрашимых рыцарей, ещё со времён Варненчика знающих Венгрию, всё-таки потихоньку говорил, что боится потерять заслуженные лавры. Но отец приказывал, нельзя было отпираться — должен был идти.

Всё же, прежде чем это началось, король тайно послал в Прагу Каллимаха, которому я был добавлен переводчиком, особенно потому, что я хорошо знал чешского короля мальчиком и он меня достаточно любил.

Чтобы за нами не следили, не подозревали и доступа ко двору не запрещали, потому что там при слабости Владислава всего можно было ожидать, мы ехали с купцом и как купцы в Прагу.

Тот, который нас вёл, был бывалым и имел там некоторые связи, которые нам обещали проскользнуть в замок. Из-за спешки мы ехали днём и ночью в ту золотую Прагу, о которой я много слышал, но никогда не видел.

Сам город показался мне большим, красивым, богатым и чудесно украшенным затейливыми зданиями. Краков ни в какое сравнение с ним не шёл, и хотя язык там звучал знакомо, я чувствовал там себя чужим.

Король, который сначала жил в нижнем замке, видимо, когда в него какой-то безумец выстрелил из лука, переселился в высокий замок в Градшин и его нужно, было искать теперь там. Находясь в Праге, попасть к нему нам было несложно, потому что с ним было много польской службы, а та охотно помогала приезжим полякам и провожала к нему.

Так назавтра один из каморников, Повала, привёл Каллимаха как мнимого астролога-итальянца к королю.

Астрология была тогда в большом почёте, точно некое пророчество, хотя многие из тех, кто смотрел на звёзды и объяснял их влияние, сами множество раз убеждались, что гороскопы говорили ложно. Но не было рода деятельности, начиная с брака до военной экспедиции, о котором бы не спрашивали у звездочётов, а они также на всё готовы были отвечать.

Таким астрологом Каллимах попал в королевский замок и оставался там почти полдня, потому что он так хорошо смог сыграть даже эту роль что ему и другие помогали. Ему приносили подарки, а он потом смеялся над легковерными и вовсе этого на совести не имел.

О результате свидания и разговора с королевичем я не осмеливался его спрашивать, избегая более фамильярных с ним отношений; он, однако, сам признался, что, хоть исполнил волю короля,