Олений колодец - Наталья Александровна Веселова Страница 30

Все вмиг пропало кругом: и дурацкий митинг взбалмошных дам, и ошалелый народ на Невском; серо-красной массой обтекала их, не увлекая и не затрагивая, возбужденная людская река – они шли вдвоем по замусоренной мостовой, как по бесконечному облаку, – словно утратив вес и надев одну на двоих шапку-невидимку… О чем говорили? О революции, конечно, и о том, какая дивная, хорошая, чистая и трудовая разворачивается перед ними жизнь; об университете и курсах немножко – обоим оставался год до окончания, и оба, разумеется, прилично запустили учебу, на лекции не ходили, на экзамены не записывались и даже не интересовались, читает ли, слушает ли кто-то вообще какие-нибудь скучные дисциплины в эти невероятные исторические дни, – «Успеется, наверстаем: не мы одни!»

– Я на историко-филологическом, а История вершится у меня на глазах – какие лекции?! – возмущалась Оля, когда они сворачивали на Литейный, и вдруг сжала Савве локоть: – Вот на этом самом месте в конце февраля лежал убитый мужчина, он от случайной пули погиб… Видишь, там, у Жуковской, еще баррикада с красным флагом? Я как раз домой бежала – мы тут с подружкой неподалеку снимаем… Так, представляешь, его… тело… публика завалила деньгами целиком, они полностью его покрыли… И кто-то написал: «В пользу жертв великого переворота». А потом в газетах была фотография – везде одна и та же: эта ужасная гора денег, под которой – мертвый человек… И рядом я стою, как дура. Ну, и другие, конечно, тоже… Но я почему-то впереди всех. Брат потом специально ко мне пришел, и так ругал, так кричал, что Надя – ну, с которой мы квартиру снимаем, – даже испугалась и убежала… А чем я виновата?

– Постой, а почему ты квартиру снимаешь? – спросил молодой человек, сразу почувствовав, что ему это отчего-то лично неприятно.

Савва тоже снимал жилье: он взрослый мужчина, студент, ему нужен… простор для маневра. Отец безропотно платил за маленькую комнатку в Коломне, с прихожей и ватерклозетом – говорил, что это из его, Саввиной доли за проданное имение. Кроме того, он и сам был когда-то студентом и в душе понимал, что его любимой жене совершенно незачем знать о различных тонкостях студенческой жизни сына – например, видеть, как того, мертвецки пьяного, товарищи несколько раз втаскивали по лестнице и клали вниз лицом на диван – чтоб не захлебнулся, если начнет тошниться. Ну и курсистка одна – свободомыслящая – с юридического к нему целых полгода ходила – не маме же ее представлять…

Курсистка?! Свободомыслящая?! Он остановился посреди улицы и строго спросил, как старший консервативный брат, готовый отчитать и даже затрещину влепить, если надо:

– Ты что – не дома живешь?! Не с семьей? Ты с ума сошла, что ли?! Ты же барышня!

Оля изумленно подняла на него свои огромные, цвета черного кофе глаза, чуть-чуть приподнятые к вискам, и пробормотала:

– Савва, какое право ты имеешь… И вообще – революция ведь… Мы теперь все свободные граждане, и…

– Революция не для дам! – убежденно отчеканил Савва. – Роль женщины остается прежней при любой власти. И новой России точно так же нужны жены и матери. А если все они кинутся голосовать и избираться куда попало, то что будет со страной через двадцать лет? Нет уж, Оля, возвращайся-ка ты домой, пожалуй, – как друг тебе советую. Иначе таких дров наломаешь – никакая революция не спасет.

– Знаешь… – девушка нахмурилась, помолчала и вдруг, глядя в сторону, сказала не менее твердо, чем Савва: – Давай мы с тобой сейчас просто пойдем каждый в свою сторону. Видишь ли… Детство кончилось. Мы выросли и… стали разными, вот что. Да, если вдруг Клима встретишь, – кланяйся. Приятно было повидаться, но… – она пожала плечами, кивнула и пошла прочь по Литейному.

Савва смотрел ей вслед не более десяти секунд: может, он и развернулся бы – да и пошел себе обратно на Невский – в конце концов, он почти не воспоминал ее три года до этого дня, и еще сколько угодно не вспомнит – если б не эта новая дамская мода последнего времени, которая пришла вместе с войной и резко укоротила юбки, оставив на обозрение целиком высокие шнурованные ботинки, плотно облегающие ногу. Оля просто шла по улице, чуть выше, чем нужно, вздернув голову, – и сразу было понятно по походке, какие тонкие и трогательные у нее ножки, – и эта беспомощная оленья голенастость, словно отражая самую сущность ее, проступала сквозь все наносное, искусственно ею придуманное и неловко выставляемое напоказ. Он сорвался с места, догнал, затрусил рядом, взял за локоток.

– Оля, прости. Сам не знаю, что на меня нашло. Просто вспомнил некоторых… курсисток – таких самостоятельных, что противно… И курят, представляешь… Мундштук двумя пальцами держат и курят, прикрыв глаза…

– Я тоже курю, – сухо прервала Оля, ускоряя шаг.

Савва представил себе, как умилительно выглядит Оля с папиросой, – ну просто девочка, тайком надевшая мамину шляпу, которая неумолимо сползает на нос, – и улыбнулся вполне искренне.

– Тебе, должно быть, это идет…

Тогда она легонько прижала его руку локтем к своему боку.

– Под этой аркой – вход в мой дом. Зайдешь? Я у себя в комнате от Нади четверть фунта настоящего кофе прячу и рафинада несколько кусочков… А она как раз к своим уехала, куда-то за город, в Княжево…

Пока они поднимались на четвертый этаж, Оля наскоро объясняла:

– Да я бы и жила с родителями, да только они уехали. Зимогорами стали – слышал про таких? Ну, это те люди, которые снимают дачу на всю зиму и там живут – поближе к Финляндии, потому что финны и рыбу привозят, и молоко, и дров спокойно можно достать… Мои в Левашово. А имение они продали – очень удачно, на второй год войны. Деньги родители поделили с братом – у них с женой уже трое детей, представляешь? Ну а меня оставляли в его семье в качестве приживалки. Каково? – она повернула ключ, толкнула дверь, и оба оказались в небольшой прихожей, оклеенной бордовыми с золотыми вензелями обоями. – Не смотри, безвкусица страшная, но не я же выбирала… Да, так вот… Очередная няня от них как раз сбежала – немудрено, от такой скандалистки, как его жена… Так что из меня хотели еще и няню сделать