Дорога радости и слез - Донна Эверхарт Страница 20

Все стихло, но через некоторое время песня зазвучала снова – четче и громче. К первому голосу присоединился и второй, столь же знакомый мне, сколь и двор, посреди которого я стояла. Мы, баптисты, поем особым образом, четко артикулируя слова, с напором, будто бы желая, чтобы нас услышали буквально все. При этом во время пения мы часто прихлопываем в ладоши, то воздевая руки к небу, то опуская их, чтобы лучше чувствовать ритм музыки. Да, эти песни я слушала с самого рождения. Чистое сопрано мамы, переплетавшееся с альтом папы! Их голоса неслись в поднебесье, становясь все ближе.

Я выронила упряжь и бегом припустила на голоса, не обращая внимания на камни, впивавшиеся в сбитые, израненные ноги. Даже не знаю, кто кого увидел первым. Такое впечатление, что мы попались друг другу на глаза одновременно, но при этом умом я никак не могла поверить в реальность происходящего. Я остановилась, поднесла руки ко рту, а потом все перед моим взором помутилось. Мама. Я стояла как вкопанная, не в силах сделать даже шаг навстречу ей. А за мамой стоял папа. А за ним безмолвная Лейси – с руками вдоль туловища и вытаращенными глазами. Мама и папа кинулись ко мне, а я все не могла сдвинуться с места. Я будто не чувствовала ног.

– Уоллис Энн! Уоллис Энн! – голосила мама. Папа не спускал с меня глаз, словно опасался, что если отведет взгляд, то я исчезну. Что делала Лейси, разглядеть не получилось, потому что обзор заслонили родители. Они сжали меня в объятиях, и я оказалась словно кусок мяса меж двух ломтей хлеба. Я почувствовала, как меня ощупывают их руки: голову, плечи, снова голову, будто бы родители никак не могли поверить в то, что перед ними действительно я, а не какой-то бесплотный призрак. Я тоже что есть силы вцепилась в них, жадно вдыхая запах их одежды, пропитанный ароматами дождя, земли, деревьев и дыма, воплощавшими в себе всю ту любовь и уют, что я знала от рождения. Несколько первых секунд мне казалось, что я грежу.

Мама перестала голосить и перешла на шепот, причем в ее голосе слышались вопросительные нотки, будто она никак не могла поверить, что перед ней действительно я:

– Уоллис Энн? Уоллис Энн? Господи, слава Богу! Господи Иисусе, слава Тебе! – Она глубоко вздохнула и потрясенным голосом спросила: – Так ты жива?

Я ничего не могла сказать ей в ответ, горло перехватило. И ничего не могла сделать, только стояла, как громом пораженная, сперва склонив голову маме на плечо, потом прижавшись к папиной груди. Папа обхватил меня вместе с мамой мускулистыми руками и так крепко прижал к себе, что мне показалось: еще чуть-чуть, и у меня треснут ребра. Где-то через минуту мы разомкнули объятия и, отстранившись, посмотрели друг на друга. Нас покрывали ссадины и грязь, но, важнее всего, мы были счастливы.

Я почувствовала знакомое легкое прикосновение. Пальцы сестры коснулись моей ладони, как будто мышка вернулась в родное гнездышко. Я обхватила ее хрупкие изящные пальчики, которые тут же сжались в крепкий кулачок. Мне почудилось, что от радости, чувства несказанного облегчения и осознания того, что мы все снова вместе, у меня вот-вот выпрыгнет из груди сердце.

Все? А где же Сеф?

Я не смела посмотреть по сторонам, не говоря уже о том, чтобы задать вопрос о моем маленьком братике. Мне было страшно даже произнести вслух его имя. Господи, только не это! Только бы этот бутуз был жив! Я посмотрела маме в лицо, и перед моим мысленным взором предстал образ Сефа. Глаза мамы были красны от слез, но я не увидела в них страдания и горя. У мамы с папой вокруг глаз залегли синие круги, словно родители не спали несколько дней, однако, за исключением этого, казалось, что все волнения, тревожившие их, сгинули словно облака, растаявшие от жарких солнечных лучей. Именно поэтому я, набравшись храбрости, спросила о младшем брате.

– А где Сеф?

Глаза мамы снова наполнились слезами. Она чуть улыбнулась и покачала головой, словно силясь избавиться от терзавших ее воспоминаний. Подобная реакция меня только озадачила. Сердце учащенно забилось в груди, трепеща, словно бабочка на исходе лета.

– Мама?

Она услышала тревогу в моем голосе.

– Не волнуйся, солнышко, с ним все в порядке. Он у миссис Барнс в Шугар-Крик-Холлер. – Внезапно мама затараторила, совершенно не делая пауз между словами: – Папа говорит, что после того, как они упали в реку, он ни на секунду не выпускал Сефа. Бедняжка Сеф. Он, видать, решил, что папа собрался его утопить. Их то и дело накрывало с головой. Папа сказал, что ему пришлось сражаться и с течением, и с Сефом. Им по большей части все же удавалось держаться над водой, хоть это из-за Сефа было очень непросто. Папа говорит, что Сеф бился, как детеныш дикой кошки. Согласись, очень на него похоже? Папа говорит, твой брат совсем не боялся.

Мне захотелось услышать, что произошло с каждым из моих домочадцев, что они пережили и как отыскали друг друга.

– А ты с Лейси?

– Нам далеко не сразу удалось выбраться из воды. Сама толком объяснить не могу, как это у нас получилось, причем разнесло нас всего метров на сто, не больше. Видать, Господь помог, не иначе. Мы шли где-то с полдня и, наконец, встретили папу с Сефом, который сидел у него на шее. Совсем как обычно – ты ж знаешь, как Сефу это нравится. Ты уж поверь мне, я и не надеялась увидеть их в живых. Потом мы увидели миссис Барнс. Она сидела у себя на веранде и предложила, пока мы тебя ищем, оставить Сефа у себя. Вот мы тебя и отыскали. Услышал Господь наши молитвы.

Мама прижала меня к себе и принялась растирать мне руки ладонями – обычно она так делала, когда я промерзала до костей. Она дрожала, совсем как и я. Только сейчас я обратила внимание на то, что одежда на родителях изорвана. С другой стороны, мама с папой, по крайней мере, были обуты, а вот Лейси свои ботинки, как и я, потеряла. Ноги у нее были не в лучшем состоянии, чем у меня, – все в ссадинах и синяках, с красными пальцами. Куртки у всех тоже