Звезда морей - Джозеф Виктор О'Коннор Страница 16

ни хотя бы сестры милосердия, равно как и укромного места, где женщины могли бы разрешиться от бремени. Видимо, ваши пайщики полагают, что детей находят в капусте. Смею заверить, это вовсе не так, хотя это было бы значительно проще. Само провидение послало нам в этом плавании доктора Мангана, и хотя он трудится неустанно и милосердие его безгранично, человек он немолодой, а пациентов в избытке.

Как только мы причалим в Нью-Йорке, я настаиваю, чтобы были незамедлительно приняты меры по улучшению положения пассажиров третьего класса, буде на обратном рейсе окажутся таковые. Если это не будет выполнено, потребуется другой капитан. А я не желаю больше пятнать ни руки свои, ни совесть кровью невинных жертв.

Пока же велел Лисону провести срочный ремонт, укрепить все ограждения, иллюминаторы, люки, рамы и створки дополнительными засовами, цепями, крюками н врезными замками, что и будет исполнено в ближайшие дни. Мы исчерпаем наши запасы, и эти расходы для компании, несомненно, окажутся изрядными. Даже, пожалуй, больше, чем стоила бы ежедневная миска похлебки для каждой живой души из третьего класса, или кружка горячего молока для их детей. Те, кто сведущ в вопросах бухгалтерского учета более, нежели ваш смиренный работник, возможно, на будущее поразмыслит над вышесказанным.

В остальном на корабле без происшествий, разве что неспокойно, и мы идем в соответствии с графиком.

Море необычно тихое для этого времени года.

Акул больше обычного.

Мы не имеем где голову приклонить и сегодня без куска пищи я бы давно помре кабы не два моих суседа который часто дают мне чево поесть Христа ради настанет ли когда день и мне не придеца больше просить милостыни

Из письма эмигранту в Америку

Глава 6

ВИДЕНИЯ В ДЕЛФИ

В которой несчастный муж Мэри Дуэйн, погубленный злой нуждой, записывает свои последние ужасные мысли

Канун Рождества, 1845 г., Росро[19]

Дражайшая Мэри Дуэйн,

моя единственная и любимая жена, чувства мои не опишешь пером. Все потеряно, моя милая Мэри, и никогда уже не вернется.

Я только что вернулся из Делфи-Лодж в Бандорраге близ Линона, куда ходил в надежде увидеть капитана. Я пешком дошел из Луисбурга в графстве Мейо, где мы нашли приют, до города и узнал от человека, что капитана здесь нет, он уехал в Делфи-Лодж с полковником Хогрейвом и мистером Леки.

По городу бродят сотни людей, пытаются получить выписку, дабы попасть в работный дом, но попечитель всех отправляет прочь, работный дом переполнен, констебли отгоняют людей от входа.

Яркие витрины лавок ломятся от рождественской провизии — гусей, дичи и прочего, но и здесь, как в Клифдене, лавочники дерут втридорога. Я не понимаю, как они в столь ужасное время могут так поступать со своими собратьями.

Во всем, что теперь происходит, люди винят англичан и землевладельцев, видит Бог, во многом так и есть. Но не английский простой люд терзает, подобно стервятникам, бедняков, которые лишились всего, а ирландский купец-иуда, алчно высматривающий, что бы еще отобрать у своих несчастных собратьев.

Город являет собой ужасное зрелище, я никогда его не забуду: полумертвые от голода люди с плачем скитаются по улицам. Еще страшнее вид тех, у кого не осталось сил даже плакать: они садятся на ледяную землю, склонив голову, дожидаются смерти, и жизнь медленно утекает из них. Я видел Джона Фьюри из Россавила и принял его за спящего, но он был мертв: страшно видеть этого силача, что некогда одной могучей левой рукой способен был вырвать из земли изгородь, а теперь лежит, бездыханный. Но видеть страдания маленьких детей, слышать их мучительные крики… неописуемо.

Это невозможно описать, Мэри.

Никто не поверит, что люди допустили такое.

Я в одиночку отправился из Луисбурга по горной дороге. Солнце уже садилось. Вдоль дороги открывались невыразимые виды. Разрушенные, сожженные дома и хижины. В одном из домов Гланкина вымерло все семейство: родители, дети, четверо стариков. Двое соседей рассказали, что последний оставшийся в живых, мальчик лет шести или семи, запер дверь на замок и спрятался под кроватью, стыдясь того, что люди увидят его родных в таком виде. Хоронить их было негде, и соседи обрушили их дом: всё могила.

Далее мне не встретилось ни единой живой души. Трупы бедняков пожирали псы и крысы. Черные вороны и лисы тоже пожаловали на пир. Несчастная старуха, чью хижину я миновал, умоляла дать ей хотя бы кусок хлеба, я ответил, что у меня ничего нет, и тогда она попросила прикончить ее, ибо все сыновья ее разъехались и она осталась без помощи. Я не придумал ничего, кроме как поднять ее на руки и дальше пойти с нею. Так я и поступил. Христос мне судья, Мэри, она весила как подушка, и все равно я едва ее тащил. Старуха принялась читать розарий, молила Бога, чтобы мы с нею пережили эту ночь. Но вскоре испустила дух, я положил ее на землю и, как мог, завалил камнями. Хотел бы я написать, что преклонил колена и прочитал над нею молитву, но, да простит меня Христос, я этого не сделал, поскольку чувствовал, что, если не встану сейчас, не встану уж никогда.

И я отправился дальше, мысленно повторяя слова, которые скажу капитану: что я чистый сердцем и трудолюбивый арендатор, никогда не желал ему зла, несмотря на прежние наши разногласия. Что я умоляю простить меня за неуважительные речи, с которыми в гневе дерзнул к нему обратиться, и клянусь жизнью своего ребенка, что выплачу ему долг, если только он изменит решение и вернет мне возможность это сделать. Что, несмотря на различие наших положений, он родом из Голуэя, не колонист-чужеземец, прибывший из-за моря, и негоже ему отказывать в помощи земляку, который попал в беду. Что он, в конце концов, и сам отец, и как Бог свят сжалится надо мною, поставит себя на мое место, поймет, как больно слышать, что твой единственный ребенок кричит от голода, а ты не в силах подать ему ни утешения, ни облегчения.

Идти было трудно и ужасно холодно. На озере неподалеку от Крегганбона волны захлестывали берег, и мне пришлось в одежде брести по грудь в воде. Ледяная вода обжигала огнем. Но мысль о тебе придавала мне храбрости, Мэри. Мне казалось, будто ты здесь, со мною.

Наконец вдалеке показались огни Делфи-Лоджа. Как обрадовался я! И поспешил к дому. Изнутри доносилась изысканная музыка. Дверь мне открыла служанка. Я снял шапку, сказал, что я