Дочери служанки - Сонсолес Онега Страница 11

они бы тогда же и поженились. Дед, немного офранцуженный и всегда восхищавшийся империей, сначала отправил Густаво в Париж, но потом, озаботившись тем, чтобы внук проникся семейными корнями, передумал, и для дона Густаво Европа сузилась до размеров университета в Компостеле[11], переживавшей не самые лучшие времена. Дело было не просто в том, чтобы он уехал. Дело было в том, чтобы он уехал ради чего-то.

В то же самое время супруги Ласарьего отправили Инес учиться в Нью-Йорк. Мы никогда не узнаем, почему семья выбрала именно этот город, хотя логично предположить, что они поступили так потому, что им принадлежала изрядная часть Пятой авеню. До этого они владели половиной Бродвея, а еще раньше несколькими поместьями в верхней части Уолл-стрит. Они продавали и покупали, продавали и покупали, пока не сколотили огромное состояние на сделках с недвижимостью.

Инес поселилась на Риверсайд-драйв, вблизи Гудзона, у дяди с тетей, у которых была незамужняя дочь; ей поручили отшлифовать кубинское воспитание Инес, и она неохотно взялась за это. Со временем Инес Ласарьего поняла, почему ее двоюродной сестре, которую звали Тильдита, никогда не выйти замуж: та целыми днями жевала табак, выплевывая его в цветочные горшки, и запах от нее исходил тошнотворный. Общалась она только с Инес и с ключницей Мамой Пинтой. Всех остальных презирала до глубины души. И за это все остальные были только благодарны.

Через год донья Инес переехала в Эден Холл, в Филадельфию, где начала учиться в колледже ордена Святого сердца.

Там она возобновила контакты с Густаво; тот не без труда вызнал, где находится девушка, которую мать мечтала видеть его невестой и на которой он в результате и женился.

Он сделал ей предложение в письме, и она ответила: да, конечно, да. Хоть завтра, если уж говорить точно. Она всегда была влюблена в Густаво. Она никому об этом не говорила, опасаясь насмешек из-за сплетен про донью Марту.

Молодые люди встретились, как только Густаво, окончив обучение, приехал в Гавану, чтобы просить руки Инес у ее матери, доньи Лоры: на самом деле всем распоряжалась именно она.

Так все и произошло.

Летом 1896 года дон Густаво вернулся на Кубу на пароходе под испанским флагом, который раз в две недели выходил из порта Ла Корунья и прибывал прямиком в Сан-Ласаро.

Мир был на грани того, чтобы рассыпаться на тысячу кусков. Война[12] погрузила остров в нищету. Местные партизаны пошли в разнос, и что ни день, в печати появлялись сообщения об убийствах в результате поножовщины. Но эти несчастья не помешали свадьбе, состоявшейся в имении сеньоров Ласарьего. На дона Херонимо надели сюртук с жилетом, лакированные башмаки и белые шелковые чулки. Он был похож на английского лорда, хотя и родился в Пунта до Бико. Бабушка жениха, донья Соле, подвела внука к алтарю, хотя поговаривали, что этим утром, еще до рассвета, Густаво посетил кладбище в Сан-Ласаро, где его мать сама приговорила себя к смерти, и произнес слова, которые так хотела услышать донья Марта:

– Можешь спать спокойно. Никто не чтит нашу память больше, чем я. И если нужно, я выкуплю из ада твою душу. Меня не затронет проклятие служанки.

Он ошибался. Но тогда он об этом не знал.

Густаво и Инес никогда не разлучались. И никогда друг другу не надоедали. Наоборот, им всегда хотелось быть вместе.

Так и случилось, что супруги Вальдес вернулись в Пунта до Бико. Все ждали сына дона Херонимо, но приехал его внук, и в городке решили, что, как бы там ни было, Вальдесы всегда были себе на уме и, если они ничего о себе не рассказывают, значит, скрывают какой-нибудь потаенный секрет. Со временем в городе узнали про донью Марту. Они не были с ней знакомы, не знали, кто она, однако того, что носилось в воздухе, им хватило.

Дона Густаво никогда не волновало, что говорят соседи. Он просто хотел выполнить поручение и поддержать славное имя своей семьи. Он не давал клятву, но ему и не нужно было. Помня о пожеланиях деда, он пошел на компромисс, который состоял в том, чтобы восстановить замок и там поселиться. В браке должно было появиться множество детей, которых надлежало воспитать так, чтобы из них выросли люди успешные, а не бродяги и преступники. Моряками они тоже не станут, чтобы избежать коварства морей, и не будут предаваться созерцанию мира, то есть не станут теми, кто только и думает, чтобы чему-то учиться и все. Дон Херонимо таких прекрасно знал. Он говорил: может, знания и не занимают места, зато они забирают все твое время.

Дон Густаво все воплотил в жизнь. Он начал с того, что отреставрировал замок, находившийся в таком плачевном состоянии, что дон Густаво даже не решился сообщить об этом деду. Единственное, о чем все эти годы заботилась природа, были великолепные деревья, окружавшие поместье. Горный кедр, каталонский кипарис, высокий и роскошный, дерево японских императоров мурайя, прекрасная катальпа, яблони, усыпанные расклеванными птицами плодами, бугенвиллия, вьющаяся по фасаду вместе с пятилистником, который осенью окрашивался в красный цвет. Такой прекрасный вид помог ему сотворить чудо с реконструкцией замка Святого Духа.

Он лично заключал контракты, провел ревизию земель, нашел, что все можно выгодно использовать, и вложил капитал в торговлю древесиной; в ту пору в Пунта до Бико считалось, что ничего хорошего из этого не выйдет. Даже дон Кастор, священник, считал, что пила – это самое настоящее орудие дьявола. Дону Густаво было наплевать на весь этот шум и гам, которые поднялись вокруг. А если сомнения иногда и появлялись, донья Инес побуждала его следовать своей интуиции. Она всегда относилась к слухам, как к вызовам, которые необходимо преодолеть. Ничего заранее не известно в этом мире живых и мертвых.

Дон Густаво налил себе воды из серебряного кувшина, который Исабела оставила на ночном столике рядом с газовым ночником, салфетками, флаконом ароматического масла и четками.

Вода его успокоила.

Он разделся и положил одежду на скамейку в ногах кровати. Надел пижаму и лег рядом с супругой. Он довольно скоро уснул, но сон был неглубокий. Он часто просыпался и с беспокойством поворачивался к донье Инес убедиться, что она дышит. Наконец ночь поглотила его, но только после того, как он встал и, полусонный, потушил керосиновую лампу на террасе Сиес.

Ночная тьма опустилась на замок сеньоров Вальдес, и Пунта до Бико превратился в необитаемый мир – ни тени на дорогах и на берегу, нигде ни одного