Дочери служанки - Сонсолес Онега Страница 10

Через неделю в Гаване состоялся суд. Донья Марта отказалась от адвоката и, когда ее вызвали, не стала ничего отрицать.

– Да, ваша честь. Я убила ее, следуя ее же собственным убеждениям. Никто не имеет права брать у меня мое. Если они хотят свободы, то должны держать себя в рамках.

Судья посмотрел на нее так, будто перед ним был сам Сатана.

– Но я знаю, господа, что не смогу больше смотреть в глаза моим сыновьям и не смогу жить под тяжестью приговора, который вы мне назначите. И потому…

Донья Марта вынула из кармана юбки пистолет дона Херонимо и выстрелила себе в лоб. Она упала замертво.

Через несколько месяцев дон Педро умер от обширного инфаркта. Густаво и его брат Хуан остались круглыми сиротами.

Сеньор Вальдес утер слезы. Тяжело было это вспоминать. А от чего особенно болела душа, как он позже признавался самому себе, Мария Виктория была первой женщиной, вызывавшей желание и у него тоже, потому что красота и ум затмевали ее пороки.

Возможно, поэтому он так и не смог простить своего отца.

Он посмотрел на освещенную террасу Сиес в замке Святого Духа, потом поднял глаза к небу, наверное, в поисках утешения, и поклялся, что никогда не позволит пролиться крови по своей вине и на своей земле.

Глава 4

Донья Инес спала, когда взволнованный дон Густаво вошел в комнату. Ему хотелось, чтобы она проснулась. Ему необходимо было убедиться, что она жива, услышать ее нежный голос, обменяться с ней парой любых, пусть ничего не значащих слов. Он подошел к кровати и посмотрел на нее. Она казалась святой девой, сошедшей с алтаря. Ясный лик и покой. При каждом вдохе ее губы едва заметно подрагивали. Он потрогал ее лоб. Жара не было.

– Ты такая чудесная женщина, такая чудесная, – пробормотал он. – Ты заслуживаешь жить, – повторил он.

Она никогда не отказывала ему. Донья Инес неукоснительно выполняла супружеские обязанности и всегда смотрела на дона Густаво с любовью. В свою очередь, ее очень любили в Пунта до Бико за то, что она делала как для бедняков, так и для богатых сеньор. Она выслушивала всех, кому надо было выговориться о любовных злоключениях, о спорах и пререканиях с возлюбленными, всегда яркими и обидными, или о разногласиях между невесткой и свекровью. Она могла дать полезный совет и была такой отзывчивой и такой твердой в своем терпении, что вызывала восхищение, правда, не всегда искреннее, у тех, кто ее окружал.

В Пунта до Бико мало кто говорил о Нью-Йорке и еще меньше о Филадельфии. Однако если донья Инес заводила такой разговор, то весьма убедительно рассказывала про Пятую авеню и про берега реки Гудзон. Она развлекала этими сюжетами ключницу по имени Мама Пинта или служанок, которые протирали хлопковыми салфетками бокалы венецианского стекла в ее семейных владениях. Все, что она рассказывала, было правдой. Но и немножечко лжи было необходимо, чтобы заставить этих женщин забыть свои горести. Сеньоры исходили завистью, но не показывали этого, так как донья Инес, кроме всего прочего, брала на себя труд учить их искусству высокоморальной добродетели.

– Сеньоры, никакой зависти и никакой алчности. Если впустить в себя подобные чувства, они могут разрушить изнутри. Они словно ядовитые насекомые! Вы же не завидуете мужчинам? – вопрошала она их. – Вот и женщинам не надо.

Вдруг дон Густаво услышал голос Марты, своей матери. В его сознании он слабо доносился из могилы в Сан-Ласаро.

– Я не буду кормить вас грудью вечно. Вы должны жениться на женщинах, которые помогут вам приумножить состояние.

– Да, мама, – говорил Густаво, чтобы не обидеть ее.

Однажды, не откладывая дело в долгий ящик, его мать воплотила свои слова в жизнь, сказав ему, что Инес, дочь супругов Ласарьего, видится ей хорошей женой и замечательной невесткой. Густаво, еще совсем юный и неопытный в искусстве любви, не воспринял подобное предложение на свой счет, полагая, что речь идет не о нем.

– Она не захочет жить в Пунта до Бико, – ответил юноша.

На самом деле это была просто отговорка: он боялся сказать матери, что не имеет ни малейшего представления, как соблазнить донью Инес, самую красивую девушку в Сан-Ласаро, на которую нацеливались сыновья состоятельных испанцев, стремившихся породниться с другими богачами, чтобы стать еще богаче.

Донья Марта не оставила его замечание без внимания и, повысив голос, спросила, какого черта он потерял в Пунта до Бико. И тут дедушка Херонимо, внимательно слушавший их разговор, вмешался, не опасаясь последствий.

– Моя дорогая невестка, если один из твоих сыновей вернется на нашу родину, в Галисию, он воплотит мои мечтания о судьбе для моего сына Педро. Пускай один из двоих, Густаво или Хуан, туда вернется. Думаю, твоему сыночку Густаво понравится завоевывать испанские земли.

Донья Марта обернулась и во имя всего святого попросила прекратить разговор. В общем, дон Густаво понял: из всех девушек его мать предпочитает видеть в качестве невестки Инес Ласарьего. Время покажет, будут они жить в семейных владениях или в Пунта до Бико. Кто его знает, какой сюрприз приготовила им судьба за ближайшим поворотом.

Верно то, что о дочерях Ласарьего говорили всякое и всегда преувеличивали. Будто бы каждая прядь волос этих девочек стоила золотой дублон. Будто бы глаза у них были цвета Карибского моря, а фигуры, как у статуэток.

Так обстояло дело.

Донья Марта и сеньора Лора, мать доньи Инес, всегда хорошо ладили, однако происшествие с Марией Викторией все испортило. Связи между семьями были разорваны, и прошло несколько лет, прежде чем фамилия Вальдес была реабилитирована в памяти людей. Сплетницы рассказывали сеньорам Ласарьего, повторяя, как попугаи, которых у них в доме было больше двадцати, что донья Марта – убийца, она до смерти забивала слуг плетьми; ох и злыдня же была эта донья Марта!

Такие ходили сплетни.

Это было мрачное время злобных нашептываний, которые продолжались, пока со временем сплетни не умолкли. Семья Вальдес вернула себе честное имя, и Густаво, оставшийся круглым сиротой, снова стал посещать танцевальные вечера, где бывали Инес и ее сестры.

Они заметили друг друга. Заглянули друг другу в глаза. Обменялись парой слов и стали встречаться. Сан-Ласаро был пристанищем эмигрантов, где в соответствии с порядком, принятым в те времена, люди открыто выражали свои чувства и верили в светлое будущее. Если бы дон Херонимо не решил, что Густаво должен ехать учиться в Европу,