Господин Великий Новгород. Марфа-посадница - Дмитрий Михайлович Балашов Страница 11

– Припозднился ты! Я ждал из утра, да вишь, и ждать недосуг!

Прошли в клеть, срубленную наспех, бедную утварью и посудой. Огляделся Олекса, вздохнул. Какой дом был у кузнеца!

– Все погорело?

– Все, как есть.

Второй сын, рослый, светловолосый, застенчивый отрок, поднялся из-за стола, заворачивая в холст мелкую железную работу, поклонился гостю, молча прихватил за плечо меньшого брата, что стоял рядом, двинулся к выходу.

– Мать покличь! – кинул Дмитр.

Уселись. «Детьми не обидел Бог кузнеца!» – подумал Олекса, окидывая взглядом широкие, еще по-детски угловатые плечи и большие руки отрока, – что старший, что младшие – в батька! Только вот волосом в мать пошли.

Вошла Митиха, поздоровалась с улыбкой, искоса, быстро, но заботливо оглядела мужа, поставила кувшин с квасом на стол.

«Руки сейчас ополоснула, а тоже в железе! – отметил Олекса. – Всех запряг! Ну, коли так, выберутся!» Он приободрился, повеселел. Совсем отогнал вредную мыслишку передать товар кому-нибудь другому.

Перемолвились сперва о семьях, о здоровье. Помолчали. Митиха вышла, извинившись. Кузнец дождался, когда захлопнулась дверь, молча поднял глаза, спрашивая.

– Я хотел взять по четырнадесят кун, – прямо начал Олекса.

– А продашь по дванадесять, – возразил, как о давно решенном деле, Дмитр.

– Дванадесять кун? – повторил Олекса протяжно, глядя в твердые глаза кузнеца. – Ну, это еще бабушка надвое гадала.

– Я сказал, что нынь покупатель плохой.

– Поторгуемсе. Сейчас брони хорошо идут, князю оружие нать; потом весна, крестьяне сошники да наральники живо раскупят, неревчане твои, гляди, строятся! А плата сразу: железо не остынет, куны уж в руках!

(Всегда Дмитр заставит тебя же его выгоды исчислять!).

– Сам знаю, могу и больше сказать! Мне владычный двор шеломы да мечи заказал. Нет свободного серебра, Олекса!

– Возьму товар.

– Товар-то тоже… Товар обещать, что в закупы идтить! Я за мир в ответе, не одному себе беру, знашь!

Долго ходили вокруг да около, и вдруг Олекса решился:

– Вот что! Я тебе продам даже и не по четыренадесять кун, а по шестьнадесять… Постой! Товар мой у Зверинца. Я воз провезу тебе даром. Ночью. Чтоб никто не знал:

– Кому еще продаешь, купец?

– Ну, это мое дело!

– Посадским? Боярину?

Поморщился Олекса от этой всегдашней чрезмерной щепетильности кузнеца. Что ему до других посадских, а вот же! Впрочем, сейчас склонен был и согласиться с ним. Ответил:

– Боярину.

– Честно?

– Да.

Поглядели в глаза друг другу, уверились.

– Ну, тогда… Что ж… Только один воз… там пудов будет… – Дмитр назвал по памяти вес воза. – Мало чтой-то получаетце. Никак по цетыренадесять кун с веверицей?

«Сосчитал, вот мастер!» – восхитился Олекса. Сам решил: спущу до трехнадесяти, с векшей, боле не уступлю!

«Соглашусь на тринадесять, ну, векшу прикину, – подумал староста кузнечного братства, – а боле не дам ни просяного зернышка!»

Торговались долго и упорно, пересчитывали раз за разом, ругались и мирились, отдыхая, пили квас и снова ругались, но в конце концов сошлись на трехнадесяти кунах с векшей, и оба остались довольны. Зато Олекса выторговал на послухах объявить по шестьнадесять кун с половиной.

«Ну, – думал он, утираясь, – теперь возьму с Жироха! Узнает, что Дмитр по шестнадесять с половиной кун брал, заплатит и по семьнадесять! Дмитра уломать было потрудней».

Жирох брал не сам, выслал управляющего. Олекса торговался с Озвадом долго, ссылался на послухов, сам сокрушался дороговизне, разводил руками. Сперва туго шло, а как понял, что купит, велено, – осмелел. Сперва уступил от семнадцати полчетверть куны, а тут накинул четыре веверицы. Но только уж, когда сбыл все, вздохнул свободно. Знал бы Озвад – мог бы и даром взять, да еще навалялся бы у него Олекса в ногах опосле!

Сбыв железо, распрямился Олекса, почувствовал себя увереннее, а то все будто краденое продавал, огляделся.

Весна ширилась с каждым днем, и все спешило. Уже заливало луга. Хрустальные сосульки со звоном опадали рядами с вырезных краев нагретых солнцем кровель. Оглушительно кричали птицы. Онфим уже давно ходил по пятам за отцом, тут выбрал время Олекса, вывесил скворечню. Воробьи купались в лужах, торопили весну. Спешили мужики с возами, все в городе запасались на распуту дровами и сеном. Везли мороженую рыбу, репу, бревна, дубовую дрань для крыш. Увязая в снежной каше, тянулись останние обозы с зерном через Торжок и Русу. Торопились по последнему санному пути боярские дружины из Югры, Печоры, Колоперми, Терского берега, Двины; везли меха, рыбий зуб, жемчуг, ловчих соколов, серебро, соль, красную рыбу, вели челядь. Из ближних и дальних погостов свозили воск, мед, жито, полти мяса, бочки с пивом, сыры, кур, солод, хмель, коноплю, железо, масло, лен и шерсть. Спешили гости переяславские, тверские, костромские, смоленские – не опоздать бы к летнему пути! Ехали гости восточные: булгары, татары Золотой Орды, армяне. Ехали завернутые в полосатые ватные халаты, с крашеными бородами персидские купцы. Ехали корелы в холщовых некрашеных портах, в волочьих и медвежьих шубах, везли воск, шкуры, рыбу, вели коней. Ехали из Устюга, Белоозера, Вологды… Со всей великой земли русской собирались гости к водному пути в Новгород. Тесно становилось на подворьях, в торгу поднялись цены на сено, овес, ячмень.

Варяги, готы, немцы на своих дворах тоже готовились: чинили бочки, чистили амбары. Уже кое-где начинали смолить челны, окалывали шорош вокруг черных носов кораблей – вот-вот двинется лед из Ильмеря! Уже забереги шире и шире расходились на Волхово.

Там и сям звонко стучали топоры, соревнуясь с птичьим граем и голосом колоколов. Свежие смолистые щепки на голубом весеннем снегу изводили жадных сорок. Серое небо, влажное и припухлое, низко бежало над городом, открывая в разрывах ослепительную промытую синь, и тогда вспыхивали главы, сверкали слюдяные оконца, полыхали пламенем алые наряды горожанок, и во всех лужах, скопившихся над замерзшими водоотводами, рябило, дробилось голубое весеннее небо.

Уже старики, снимая шапки, вдыхали влажные запахи, почесывая головы, гадали, какая падет весна? Даст ли Бог с сена́ми, с нивами? Мальчишки взапуски шлепали по лужам, брызгались, кричали пуще воробьев. Уже весенними, звенящими голосами запевали в светлые вечера девки по дворам…

Подперевшись руками в бока, расстегнувшись и заломя колпак, стоял утром другого дня Олекса на ветру, на высоком берегу Волхова, и жадно вдыхал весенний запах тающего снега и разогретой солнцем смолы.

Вот-вот тронется лед, и поплывут корабли, заскрипят подъемные ворота́ на пристанях ладейных… Вот оно, счастье! Эх, сила, эх, удача! Эх, удаль молодецкая!

– Здорово, купечь! – окликнули сзади.

Обернулся Олекса, шалыми глазами глянул на двух незнакомых мужиков: чьи такие? По платью – боярская чадь.

– Поди-ко сюда!

– Поди, поди! – строго приказал старший из двоих.

Сощурился Олекса:

– Цего надо?

– С нами идем, дело есть.

– Куда?

– Боярин тебя зовет, Ратибор Клуксович.

Усмехнулся Олекса, нахмурился.

– Скажи боярину, что у меня дела с им нет никакого и впредь не будет!

Отвернулся, а сам краем глаза следил… Переглянулись мужики.

– Слышь, купечь, – сказал старший негромко, но настойчиво, – силой сведем!

– Силой?!

Побледнел Олекса, ступил, примериваясь, как собьет с ног крайнего.

– Си-и-и-илой? – повторил протяжно, сощуривая глаза.

Второй мужик отступил, беспокойно огляделся по сторонам, но старшой не стронулся ни на шаг.

– Замахиваться погоди, купечь, как бы не прогадать, нас-то двое! А еще скажу, велел Ратибор поклон тебе от Озвада, Жирохова ключника, передать.

Потускнел Олекса. Холодно чегой-то стало, запахнул епанчу. Спросил хрипло:

– Чего надо боярину?

– Вот так-то лучше! Не боись, поговорить ему надо с тобой. Идем!

И будто небо уже не голубое, и будто солнце за тучку зашло… Подумал только: «Эх, предупреждал меня Тимофей, вот и погнался за наживой, дурак!»

Усмехнулся невесело:

– Поговорить можно, чего не поговорить… Да ты никак держать меня вздумал? Не сбегу!

Стряхнул руку боярского прихвостня с плеча, прошел вперед. Подумал: «Словно татя меня поймали!»