Букринский плацдарм, или Вычеркнутые из списка живых - Вадим Барташ Страница 10

Георгий её тоже вскоре закончил и стал помогать уставшему и потерявшему выдержку Жангали.

Через полчаса все бойцы окопались, так как надо, и тут появился бывший их комзвода, а теперь комроты. Юрик Шестопалов придирчиво осмотрел, как подготовили свои места бойцы, и похвалил их всех:

– Молодцы, ребята! Первые закончили. Отдыхайте! Может, фрицы на нас не сразу и полезут…

– Э-э-эх, было бы хорошо, – произнёс Клыч, откинувшийся на бруствер и устремивший взгляд в небо.

Юрик прошёл дальше проверять бойцов роты, а Клыч продолжил:

– Я вот ребята, до войны вкалывал на заводе, на очень большом, и скажу честно: работа тяжёлая была, постоянно страшный шум и грохот, в цеху невыносимая жара, нечем дышать, но за то платили достаточно, а в выходные мы всей бригадой ходили либо в пивную, либо на танцы в клуб, и там я как-то увидел одну дивчину… Раньше её никогда не было в клубе. Она мне сразу очень понравилась. Но почему-то она ни с кем не танцевала, и никто её не приглашал. А ещё она всё время жалась к стенке. Я к ней и так, и эдак, и не знаю уже как обратить её внимание на себя, а она всё не смотрит на меня, как будто я для неё какое-то пустое место. А я ребятам из бригады поклялся, что она будет со мной танцевать и что она станет потом моей. Ну, в общем, что я не делал, а она не смотрела на меня, и всё тут! Ну, я тогда сбегал и купил ей семь эскимо, подкатываю к ней опять, протягиваю мороженое и прошу её назваться…

– Ну и что? – устало зевнув, переспросил Шафаров, у которого уже закрывались веки.

– Ну, она ко мне и повернулась…

– И что? – это уже спросил Клыча Михаил Скоробогатов.

– Я, ребята, чуть не присел! Я только тогда, когда она повернулась ко мне, понял, почему она так себя всё время вела! Слева она выглядела королевой, красавицей, ну просто не описать, выглядела сногсшибательно, как какая-та киноактриса, а вот с правой… с правой стороны у неё во всё лицо был не зарубцевавшийся, страшный шрам. И она мне так зло и говорит: – «Ну что, увидел? Ещё хочешь со мной танцевать?» А я ничего не могу в ответ сказать. У меня пропал даже голос. И ноги стали подкашиваться.

– Ну и ты её пригласил всё-таки танцевать? – поинтересовался Георгий.

– Пригласил. Даже больше скажу, мы с ней весь вечер танцевали. Потом я её проводил.

– А как её звали?

– Её звали Катей, Катериной.

– Молодец! Вот это понимаю, настоящий батыр! – одобрительно крякнул Жангали. – Я бы на твоём месте также бы поступил.

– Ну а дальше, дальше, что? – переспросил ефрейтора Клыча взбодрившийся Армен Шафаров, у которого прошёл уже весь сон.

Клыч не сразу ответил. Он присел на корточки, сделал себе самокрутку, насыпал туда из мешочка махорки и закурил. Им запрещалось ночью на передовой курить, но уже светало, да и Дмитрий присел, и никто с немецкой стороны не мог заметить его огонька.

Наконец, после двух затяжек, Клыч продолжил:

– Катерина теперь моя супруга. У нас с ней трое детей. Две девочки-припевочки и мальчик. Они все сейчас в эвакуации, на Урале. Меня тоже с нашим заводом отправили туда же, но я отказался от брони, и два с лишним года уже воюю.

Немецкие позиции от наших окопов находились примерно в полукилометре, а кое-где сближались и до метров четырёхсот. Преимущество наших было в том, что они находились пусть и на небольшой, но возвышенности, однако на этом преимущества и заканчивались, потому что численный перевес был явно на стороне противника, и, к тому же, немцы накапливали свои силы и создавали перевес в пехоте, уже десятикратный, а в артиллерии он был ещё больший, ну а о тех же танках можно было ничего и не говорить. Тут преимущество у немцев составляло один к ста!

Наступило утро. Бойцы прикорнули на пару часов, а вот к Георгию сон не шёл.

***

Дом Георгия находился в далёком городе на Иртыше. Там, в Семипалатинске, жили отец, которого звали Марком, сестра Лида (она была старше Георгия на год и один месяц), а ещё там же поблизости проживали и два его дяди, Николай и Константин, и тётя (её звали Зоей). И была у Георгия ещё одна тётка, но она перед войной сразу после замужества умерла. Она угасла от чахотки.

Отец в 1942 году овдовел. Мать Георгия в 1941 году свалил первый сердечный приступ, и врачи ничего не смогли поделать. Лида и Георгий были очень близки к друг другу. Лида со смертью мамы стала вести хозяйство и одновременно училась на финансиста, а уже в 1943 году она написала, что стала работать, и её направили в соседнюю область. Отец, Марк Кириллович, не был мобилизован, так как был в годах, а помимо этого у него были золотые руки, и он являлся слесарем высшего разряда, и его талант использовали на военном производстве, на линии, где производились какие-то детали для гранат.

«Ну как вы там, мои дорогие? – вывел первую строчку Георгий. – У меня всё хорошо. Мы под Киевом. И, думаю, скоро освободим этот город от фашистов. Вчера переправились через Днепр. Большего написать не могу. Как там Лида, сестрёнка моя любимая? – рука Георгия замерла и перед его мысленным взором предстала Лида, Лидочка, его Лидуша, любимая сестрёнка. Светловолосая, смешливая, всегда доброжелательная. Они были с ней с детства не разлей вода. Лиду родители называли ласково «горлицей», а Георгия «соколом ясным». Вспомнив это, Георгий невольно заулыбался. Ему ещё много чего надо было написать родным.

Глава пятая

Георгий любил зиму и снег. Любил бор, который обступал его родной старинный город, стоявший на Иртыше. Но особенно он любил, когда сосны укрывались снежными шапками и в бору воцарялись умиротворение и тишина. В нём внутри, наверное, находился не только художник, а ещё и поэт. В выходные, особенно зимой, когда не досаждал мороз и было безветренно, ясно и солнце не пряталось за тучами, Георгий часто с отцом ходили в бор и рисовали там на пару зимние пейзажи, а потом эти картины зачастую дарили друзьям. Две таких картины до сих пор хранятся у меня и являются нашей семейной реликвией. И они будут теперь передаваться через моих детей моим внукам и правнукам.

Вообще хочу