Дракон из черного стекла - Джим Чайковски Страница 57

но основные различия пролегали между правящим классом имри, что на их языке означало «божественные», и низкорожденными – теми, кто должен был оставаться закутанным с головы до пят, находясь вне собственного дома. У клашанцев имелась даже поговорка касательно этой строгой кастовой системы: «Каждый на своем месте, каждый в своей чести».

Тем не менее при всех этих строгостях отношения клашанцев отличались удивительной ветреностью – как в браке, так и вне его. Именно поэтому Канте мог носить императорскую мантию и сидеть на троне рядом с императрицей, но так никогда и не завладеть ее сердцем и даже не разделить с ней постель. Все знали, что эта честь принадлежит другому. Тем не менее никто не высказывал никакого презрения или стремления насмехаться над ним по поводу подобной ситуации.

«По крайней мере, мне в лицо».

Канте вспомнил, как уже обсуждал этот вопрос с Фреллем. Алхимик тогда предположил, что обнаруженная здесь повальная ветреность может быть как-то связана как раз со строгой кастовой системой клашанцев – жесткой и чрезмерно сложной.

«Когда один винт излишне затягивают, другой зачастую ослабевает», – предложил тогда объяснение Фрелль.

Что, безусловно, находило свое подтверждение.

Особенно в случае с Рами.

Принц перетаскал в свою постель целые толпы мужчин и женщин, а иногда и тех и других одновременно. Когда Канте только появился в этих краях, Рами подкатил к нему со схожим предложением, проявив к заезжему принцу куда больший интерес, чем когда-либо его сестра, которой тот был назначен в женихи. В то время Канте недвусмысленно дал ему от ворот поворот, неспособный проявить подобную раскованность. Однако Рами воспринял это совершенно спокойно, не выказав ни малейшей обиды и приняв отказ со своей обычной галантной беспечностью.

Тем не менее все это порой заставало Канте врасплох – как и сейчас. Хотя он и знал, что замечание Рами было не завуалированной попыткой заманить его в постель, а простой констатацией факта.

Канте ответил ему с такой же откровенной прямотой:

– Может, я и не «тонкий», но вот ты, принц Рами, в этом смысле воистину благословлен богами.

Рами, тащась по ступенькам за ним следом, с добродушной признательностью похлопал его по спине.

– Вот почему я так охотно делю постель с кем угодно – чтобы передать эту благодать как можно большему числу людей.

– Все наверняка восхищены твоей душевной щедростью.

Рами искоса глянул на него.

– А некоторые даже не подозревают, чего лишаются.

На сей раз Канте не сбился с шага, понимая, что Рами всего лишь пытается его подколоть, так что не повелся на провокацию.

– Полагаю, что некоторым это и впрямь доставляет немало страданий. Но что касается меня, то я положил глаз на кое-кого другого.

– О, ничуть не сомневаюсь! – Рами бросил на него еще один лукавый взгляд. – Но достаточно ли ты мужчина, чтобы позвенеть этими колокольчиками?

Канте покраснел, представив себе Кассту и гадая, каких усилий это может от него потребовать. Он подозревал, что может и не пережить такого испытания.

Голос Рами стал более серьезным:

– Брат мой, тебе и вправду следует поговорить с ней. Томление в темном углу не приведет тебя ни к чему путному.

Прежде чем Канте успел ответить, показалась верхняя площадка лестницы. Он быстро преодолел остаток пути, оставив эти слова без ответа. Было не время думать о любовных утехах, особенно после катастрофического провала в Азантийе.

Наконец Канте поднялся в изогнутую дугой переднюю на самом верху башни. Единственным этажом выше располагалась просторная площадка с множеством гнезд, где владеющие искусством обуздывающего напева обучали почтовых ворон и отправляли и принимали сотни переносимых ими посланий в сутки. Сверху доносились приглушенные птичьи крики и карканье.

Повернувшись спиной к закрытым дверям стратегического зала, принц подошел к окну, распахнутому настежь, и встал перед ним, чтобы охладить лоб, разгоряченный после долгого подъема в тяжелом плаще. Ветерок с моря нес с собой запах морской соли и острую вонь вороньего помета.

И все же Канте задержался там, зная, что Аалийя вызвала его, чтобы обсудить их дальнейшие действия, – мысленно приготовляя себя к тяжелому разговору, хотя и понимал, что в подобной ситуации делать им особо нечего.

Вид раскинувшегося за окном Кисалимри – Вечного Города Южного Клаша – по-прежнему завораживал его. Даже по прошествии года в голове по-прежнему с трудом укладывались его необъятные просторы. Этот город и сам по себе мог быть отдельной страной.

Вдалеке под ярким солнцем поблескивали голубые воды залива Благословенных. Неподалеку, на берегу Греш-Ме, центрального пресноводного озера, мраморной горой возвышалась императорская цитадель, уходя в небо сотнями шпилей. Обнесенная стеной территория дворца занимала площадь, сравнимую размеру с не самым маленьким городом – настолько обширную, что потребовалась серия многотомных атласов, чтобы отобразить все его бесчисленные комнаты и переходы.

Но даже эта крепость по своим масштабам не шла ни в какое сравнение с самим Кисалимри. Вечный город простирался от моря концентрическими рядами сверкающих белых стен, каждая из которых была древнее предыдущей. К небу вздымались тысячи и тысячи белых башен – все из одного и того же белого мрамора, все ярко освещенные солнцем. Камень для них был добыт в соседних горах Гиргского Уступа на востоке. Поговаривали, что при строительстве Вечного Города были срыты до основания десятки вершин этой горной гряды.

Канте в конце концов невольно отвернулся, устрашенный этой необъятностью, напомнившей ему о масштабах той ответственности, которую он на себя взвалил. Прошлой зимой здесь прогремела ожесточенная битва, которая привела к огромным разрушениям и унесла тысячи жизней. Город все еще восстанавливал поврежденные, а то и целиком уничтоженные кварталы.

«Но если нам не удастся остановить обрушение луны, все это уже не будет иметь никакого значения».

Слова Тихана, произнесенные в отчаянии, все еще преследовали его: «С обретением Элигором полной силы гибельный исход неизбежен».

Судорожно вздохнув, Канте подавил в себе такое же отчаяние. Он отказывался принять этот приговор – намеревался сражаться до самого конца. У него не было иного выбора.

«Как и у всех нас».

Кое-кто в данный момент был явно согласен с подобной оценкой. Сквозь плотно закрытые двери стратегического зала прорывался резкий пронзительный голос, в котором звучали ярость, разочарование и весь вес империи, стоящий за ним.

Остановившись перед дверями зала, Рами оглянулся на Канте.

– Похоже, что наша Просвещенная Роза решила показать свои шипы.

Глава 26

Аалийя расхаживала по залу, оставив без внимания богато декорированное кресло с высокой спинкой, украшенное сценами древних сражений, которое громоздилось перед массивным столом из железного дерева. Бушующая внутри у нее буря стремилась вырваться