Варлам Шаламов - Собрание сочинений. Том 3 Страница 58

1970

* * *

Мир отразился где-то в зеркалахМильон зеркал темно-зеленых листьевУходит вдаль, и мира легкий шаг —Единственная из полезных истин.

Уносят образ мира тополяКак лучшее, бесценное изделье.В пространство, в бездну пущена земляС неоспоримой, мне понятной целью.

И на листве — на ветровом стеклеЛетящей в бесконечное природы,Моя земля скрывается во мгле,Доступная Познанью небосвода.

1970

ВОСПОМИНАНИЕ О ЛИКБЕЗЕ

Он — черно-белый, мой букварь,Букварь моей судьбы:«Рабы — не мы. Мы — не рабы» —Вот весь его словарь.

Не мягкий ход полутонов:«Уа, уа, уа», —А обновления основЖелезные слова.

Я сам, мальчишка-педагог,Сижу среди старух,Старухам поднимаю дух,Хоть не пророк, не Бог.

Я повторяю, я учу,Кричу, шепчу, ворчу,По книге кулаком стучу,Во тьме свечой свечу.

Я занимаюсь — сутки прочь!Не ангел, не святой,Хочу хоть чем-нибудь помочьВ сраженье с темнотой.

Я ликвидатор вечной тьмы,В моих руках — букварь:«Мы — не рабы. Рабы — не мы».Букварь и сам — фонарь.

Сраженье с «чрез», и «из», и «без»,Рассеянных окрест,И называется «ликбез»,Где Маша кашу ест.

И тихо слушает весь классМне важный самомуЗнакомый горестный рассказ«Герасим и Муму».

Я проверяю свой урокИ ставлю балл судьбе,Двухбалльною системой могОтметку дать себе.

Себе я ставлю «уд.» и «плюс»Хотя бы потому,Что силой вдохновенья музРазрушу эту тьму.

Людей из вековой тюрьмыВеду лучом к лучу«Мы — не рабы. Рабы — не мы» —Вот все, что я хочу.

1970

* * *

Моя мать была дикарка,Фантазерка и кухарка.

Каждый, кто к ней приближался,Маме ангелом казался.

И, живя во время оно,Говорить по телефону

Моя мама не умела:Задыхалась и робела.

Моя мать была кухарка,Чародейка и знахарка.

Доброй силе ворожила,Ворожила доброй силе.

Как Христос, я вымыл ногиМаме — пыльные с дороги, —

Застеснялась моя мама —Не была героем драмы.

И, проехавши полмира,За порог своей квартиры

Моя мама не шагала —Ложь людей ее пугала.

Мамин мир был очень узкий,Очень узкий, очень русский.

Но, сгибаясь постепенно,Крышу рухнувшей вселенной

Удержать сумела мамаОчень прямо, очень прямо.

И в наряде похоронномМама в гроб легла Самсоном, —

Выше всех казалась мама,Спину выпрямив упрямо,

Позвоночник свой расправя,Суету земле оставя.

Ей обязан я стихами,Их крутыми берегами,

Разверзающейся бездной,Звездной бездной, мукой крестной.

Моя мать была дикарка,Фантазерка и кухарка.

1970

ПРАЧКИ

Девять прачек на том берегуЗамахали беззвучно валками,И понять я никак не могу,Что у прачек случилось с руками.

Девять прачек полощут белье.Состязание света и звукаВ мое детство, в мое бытиеВорвалось как большая наука.

Это я там стоял, ошалевОт внезапной догадки-прозренья,И навек отделил я напевОт заметного миру движенья.

1970

* * *

И мне на плече не сдержатьНемыслимый груз поражений.Как ты, я люблю уезжатьИ не люблю возвращений.

1970

* * *

Три снежинки, три снежинки в вышине —Вот и все, что прикоснулось бы ко мне,

По закону тяжести небесной и земнойМедленно раскачиваясь надо мной,

Если б кончился сегодняшний мой путь,Мог бы я снежинками блеснуть.

1970

* * *

Хранитель языка —Отнюдь не небожитель,И каждая строкаНуждается в защите.

Нуждается в теплеИ в меховой одежде,В некрашеном столеИ пламенной надежде.

Притом добро теплаТепла добра важнее.В борьбе добра и злаНаш аргумент сильнее.

1971

* * *

Острием моей дощечкиЯ писал пред светом печки,Пред единственным светцом,

Я заглаживал ошибкиТой же досточкой негибкой,Но зато тупым концом.

(1971–1973)

* * *

Пусть лежит на столе,Недоступная переводу,Не желая звучать на чужом языке,В холод речи чужой оступаться, как в воду,Чуть не в каждой душевной строке.

Тайны речи твоей пусть никто не раскроет,Мастерство! Колдовство! Волшебство!Пусть героя скорей под горою зароют:Естество превратят в вещество.

Не по признаку эсхатологииВсевозможнейших Страшных Судов —Пусть уходит ручьем по забытой дороге:Как ручей, без речей и цветов.

Пусть изучат узор человеческой ткани,Попадающей под микроскоп,Где дыханье тритон сохраняет векамиСредь глубоких ущелий и троп.

1972

* * *

Как Бетховен, цветными мелкамиНабиваю карман по утрам,Оглушенными бурей стихамиИсповедуюсь истово сам.

И в моей разговорной тетрадиМесто есть для немногих страниц,Там, где чуда поэзии радиЖдут явленья людей, а не птиц.

Я пойму тебя по намеку,По обмолвке на стертой строке,Я твой замысел вижу глубокийПо упорству в дрожащей руке.

Дошепчи, доскажи, мой товарищ,Допиши, что хотел, до концаЧерным углем таежных пожарищПри лучине любого светца.

Чтоб, отбросив гусиные перья,Обнажить свою высшую сутьИ в открытые двери доверьяОсторожно, но твердо шагнуть.

Как Бетховен, цветными мелкамиНабиваю карман по утрам.Раскаленными уголькамиОни светятся по ночам.

1972

* * *

Уступаю дорогу цветам,Что шагают за мной по пятам,

Настигают в любом краю,В преисподней или в раю.

Пусть цветы защищают меняОт превратностей каждого дня.

Как растительный тонкий покров,Состоящий из мхов и цветов,

Как растительный тонкий покров,Я к ответу за землю готов.

И цветов разукрашенный щитМне надежней любых защит

В светлом царстве растений, где я —Тоже чей-то отряд и семья.

На полях у цветов полевыхЗамечанья оставил мой стих.

1972

* * *

Л. Т.

Стихи — это боль и защита от боли,И — если возможно! — игра.Бубенчики пляшут зимой в чистом поле,На кончике пляшут пера.

Стихи — это боль и целительный пластырь,Каким утишается боль,Каким утешает мгновенно лекарство —Его чудодейственна роль.

Стихи — это боль, это скорая помощь,Чужие, свои — все равно,Аптекарь шагает от дома до дома,Под каждое ходит окно.

Стихи — это тот дополнительный градусЛюбых человечьих страстей,Каким накаляется проза на радостьХранителей детских затей.

Рецептом ли модным, рецептом стариннымФармакологических книг,Стихи — как таблетка нитроглицерина,Положенная под язык.

Среди всевозможных разрывов и бедствийС облаткой дежурит поэт.Стихи — это просто подручное средство,Индивидуальный пакет.

1973