Овидий - Наука любви (сборник) Страница 43

Кипарис

Некий был холм, на холме было ровное плоское место;Все зеленело оно, муравою покрытое. ТениНе было вовсе на нем. Но только лишь сел на пригорокБогорожденный певец и ударил в звонкие струны,Тень в то место пришла: там Хаонии дерево было,Роща сестер Гелиад, и дуб, вознесшийся в небо;Мягкие липы пришли, безбрачные лавры и буки,Ломкий пришел и орех, и ясень, пригодный для копий,Несуковатая ель, под плодами пригнувшийся илик,И благородный платан, и клен с переменной окраской;Лотос пришел водяной и по рекам растущие ивы,Букс, зеленый всегда, тамариск с тончайшей листвою;Мирта двухцветная там, в плодах голубых лавровишня;С цепкой стопою плющи, появились вы тоже, а с вамиИ винограда лоза, и лозой оплетенные вязы;Падубы, пихта, а там и кусты земляничника с грузомАлых плодов, и награда побед – гибколистная пальма;С кроной торчащей пришли подобравшие волосы сосны, —Любит их Матерь богов, ибо некогда Аттис Кибелин,Мужем здесь быть перестав, в стволе заключился сосновом.В этом же сомнище был кипарис, похожий на мету,Деревом стал он, но мальчиком был в то время, любимцемБога, что лука струной и струной управляет кифары.Жил на картийских брегах, посвященный тамошним нимфам,Ростом огромный олень; широко разветвляясь рогами,Голову сам он себе глубокой окутывал тенью.Златом сияли рога. К плечам опускалось, свисаяС шеи точеной его, ожерелье камней самоцветных.А надо лбом его шар колебался серебряный, тонкимБыл он привязан ремнем. Сверкали в ушах у оленяОколо впадин висков медяные парные серьги.Страха не зная, олень, от обычной свободен боязни,Часто, ничуть не дичась, и в дома заходил, и для ласкиШею свою подставлял без отказа руке незнакомой.Боле, однако, всего, о прекраснейший в племени Кеи,Был он любезен тебе, Кипарис. Водил ты оленяНа молодые луга и к прозрачной источника влаге.То оплетал ты цветами рога у животного или,Всадником на спину сев, туда и сюда направляяНежные зверя уста пурпурной уздой, забавлялся.Знойный был день и полуденный час; от горячего солнцаГнутые грозно клешни раскалились набрежного Рака,Раз, притомившись, лег на лужайку со свежей травоюЧудный олень и в древесной тени наслаждался прохладой.Неосторожно в тот миг Кипарис проколол его острымДротом; и, видя, что тот умирает от раны жестокой,Сам умереть порешил. О, каких приводить утешенийФеб не старался! Чтоб он не слишком скорбел об утрате,Увещевал, – Кипарис все стонет! И в дар он последнийМолит у Вышних – чтоб мог проплакать он целую вечность.Вот уже кровь у него от безмерного плача иссякла,Начали члены его становиться зелеными; вскореВолосы, вкруг белоснежного лба ниспадавшие прежде,Начали прямо торчать и, сделавшись жесткими, сталиВ звездное небо смотреть своею вершиною тонкой.И застонал опечаленный бог. «Ты, оплаканный нами,Будешь оплакивать всех и пребудешь с печальными!» – молвил.

Гиацинт

Так же тебя, Амиклид, Аполлон поселил бы в эфире,Если б туда поселить разрешили печальные судьбы.Выход дозволен иной – бессмертен ты стал. Лишь прогонитЗиму весна и Овен водянистую Рыбу заступит,Ты появляешься вновь, распускаясь на стебле зеленом.Более всех ты отцом был возлюблен моим. ПонапраснуЖдали владыку тогда – земли средоточие – Дельфы.Бог на Эвроте гостил в то время, в неукрепленнойСпарте. Ни стрелы уже у него не в почете, ни лира;Сам он себя позабыл; носить готов он тенетаИли придерживать псов, бродить по хребтам неприступнымЛовчим простым. Свой пыл питает привычкою долгой.Был в то время Титан в середине меж ночью грядущейИ отошедшей, – от них находясь в расстоянии равном.Скинули платье друзья и, масляным соком оливыЛоснясь, готовы уже состязаться в метании диска.Первый метнул, раскачав, по пространству воздушному круг свойФеб, и пред ним облака разделились от тяжести круга;Времени много спустя, упадает на твердую землюТяжесть, паденьем явив сочетанье искусства и силы.Неосторожный тогда, любимой игрой возбуждаем,Круг подобрать поспешил тенариец. Но вдруг содрогнулсяВоздух, и с крепкой земли диск прянул в лицо тебе прямо,О Гиацинт! Побледнели они одинаково оба —Отрок и бог. Он в объятия взял ослабевшее тело.Он согревает его, отирает плачевные раны,Тщится бегство души удержать, траву прилагая.Все понапрасну: ничем уж его исцелить невозможно.Так в орошенном саду фиалки, и мак, и лилея,Ежели их надломить, на стебле пожелтевшем оставшись,Вянут и долу свои отягченные головы клонят;Прямо держаться нет сил, и глядят они маковкой в землю.Так неподвижен и лик умирающий; силы лишившись,Шея, сама для себя тяжела, к плечу приклонилась.«Гибнешь, увы, Эбалид, обманутый юностью ранней! —Феб говорит. – Эта рана твоя – мое преступленье.Ты – моя скорбь, погублен ты мной; с моею десницейСмерть да свяжут твою: твоих похорон я виновник!В чем же, однако, вина? Так, значит, виной называтьсяМожет игра? Так может виной и любовь называться?О, если б жизнь за тебя мне отдать или жизни лишитьсяВместе с тобой! Но меня роковые связуют законы.Вечно ты будешь со мной, на устах незабывших пребудешь;Лиры ль коснется рука – о тебе запоют мои песни.Будешь ты – новый цветок – мои стоны являть начертаньем.После же время придет, и славный герой заключитсяВ тот же цветок, и прочтут лепестком сохраненное имя».Так говорят Аполлона уста, предрекая правдиво, —Кровь между тем, что разлившись вокруг, мураву запятнала,Кровью уже не была: блистательней червени тирскойВырос цветок. У него – вид лилии, если бы толькоНе был багрян у него лепесток, а у лилий – серебрян.Мало того Аполлону; он сам, в изъявленье почета,Стоны свои на цветке начертал: начертано «Ай, ай!»На лепестках у него, и явственны скорбные буквы.Спарте позора в том нет, что она родила Гиацинта;Чтут и доныне его; что ни год, по обычаю предковСлавят торжественно там Гиацинтии – праздник весенний.

Пигмалион

Все же срамных Пропетид смел молвить язык, что ВенераНе божество. И тогда, говорят, из-за гнева богини,Первыми стали они торговать красотою телесной.Стыд потеряли они, и уже их чело не краснело:Камнями стали потом, но не много притом изменились.Видел их Пигмалион, как они в непотребстве влачилиГоды свои. Оскорбясь на пороки, которых природаЖенской душе в изобилье дала, холостой, одинокийЖил он, и ложе его лишено было долго подруги.А меж тем белоснежную он с неизменным искусствомРезал слоновую кость. И создал он образ, – подобнойЖенщины свет не видал, – и свое полюбил он созданье.Было девичье лицо у нее; совсем как живая,Будто с места сойти она хочет, только страшится.Вот до чего скрывает себя искусством искусство!Диву дивится творец и пылает к подобию тела.Часто протягивал он к изваянию руки, пытая,Тело пред ним или кость. Что это не кость, побожился б!Деву целует и мнит, что взаимно; к ней речь обращает,Тронет – и мнится ему, что пальцы вминаются в тело,Страшно ему, что синяк на тронутом выступит месте.То он ласкает ее, то милые девушкам вещиДарит: иль раковин ей принесет, иль камешков мелких,Птенчиков, или цветов с лепестками о тысяче красок,Лилий, иль пестрых шаров, иль с дерева павших слезинокДев Гелиад. Он ее украшает одеждой. В каменьяЕй убирает персты, в ожерелья – длинную шею.Легкие серьги в ушах, на грудь упадают подвески.Все ей к лицу. Но не меньше она и нагая красива.На покрывала кладет, что от раковин алы сидонских,Ложа подругой ее называет, склоненную шеюНежит на мягком пуху, как будто та чувствовать может!Праздник Венеры настал, справляемый всюду на Кипре.Возле святых алтарей с золотыми крутыми рогамиПадали туши телиц, в белоснежную закланных шею.Ладан курился. И вот, на алтарь совершив приношенье,Робко ваятель сказал: «Коль все вам доступно, о боги,Дайте, молю, мне жену (не решился ту деву из костиУпомянуть), чтоб была на мою, что из кости, похожа!»На торжествах золотая сама пребывала ВенераИ поняла, что таится в мольбе; и, являя богиниДружество, трижды огонь запылал и взвился языками.В дом возвратившись, бежит он к желанному образу девыИ, над постелью склонясь, целует, – ужель потеплела?Снова целует ее и руками касается груди, —И под рукой умягчается кость; ее твердость пропала.Вот поддается перстам, уступает – гиметтский на солнцеТак размягчается воск, под пальцем большим принимаетРазные формы, тогда он становится годным для дела.Стал он и робости полн, и веселья, ошибки боится,В новом порыве к своим прикасается снова желаньям.Тело пред ним! Под перстом нажимающим жилы забились.Тут лишь пафосский герой полноценные речи находит,Чтобы Венере излить благодарность. Уста прижимаетОн наконец к неподдельным устам, – и чует лобзаньяДева, краснеет она и, подняв свои робкие очи,Светлые к свету, зараз небеса и любовника видит.Гостьей богиня сидит на устроенной ею же свадьбе.Девять уж раз сочетавши рога, круг полнился лунный, —Паф тогда родился, – по нему же и остров был назван.Был от нее же рожден и Кинир, и когда бы потомстваОн не имел, почитаться бы мог человеком счастливым.

Мирра