Собрание произведений в 2 томах. Том I (изд. 3-е) - Леонид Львович Аронзон Страница 39

Я вернулся сюда, в тридевятую даль от себя,

я вернулся, как листья навеки прошедших дождей,

я вернулся один, от последнего дня отступя

на десятки мостов, переездов, реклам, площадей.

Исчезающих жизней ловлю молодые следы.

Вот уж скоро дома́, я сложу их в сыром тупике,

мной утраченный день ускользает за рябью воды,

словно нищий кораблик по пасмурно-сонной реке.

Ближе стены домов, ближе дымная горечь утрат,

оголяет весна прошлогодней травы перегной,

тянут ветви сады за железные пики оград,

город тихо стоит, как открытое настежь окно.

Кто-то гасит огни, вслед за ранним трамваем — покой,

между стен — пустота, как безудержный птицы полёт,

между впадин дворов, за карниз зацепившись рукой,

повисает тоска, как вернувшейся осени плод.

Я вернулся, друзья, по невсплывшему городу к вам,

вслед за ранним трамваем, стекавшим, как капля с окна,

так прислушайтесь все к перерезанным страхом звонкам,

так прислушайтесь все к колокольному звону звонка!

〈1962?〉

214

Где улицей прохожего — весна,

твоё лицо: вдруг за домами — поле,

а даль уже в туман оттеснена,

когда в снегу купает зверя полдень,

когда, глотая яблоки колен,

как мускулистым голодом питона,

стерильного покоя гладкий лен

следит по насту вплоть до горизонта.

Как надышаться воздухом таким,

о, как угнаться именем по насту,

безлюдием, бездомностью гоним

окраиной ли, площадью Сенатской?

И в коридоре запертом дуэли,

на очной ставке ночью: вы и я —

вдруг опознать, что где-то вас встречал.

Какая мука умирать отдельно!

Когда поднимут веки: так ли всё?

пустые пальцы нищего участья,

открытым полем (кверху дном) — сетчатка,

и рваный куст в углу её расцвёл.

1962

215

За апрелем, как за разговором,

просидим, не напомнив себе,

что за окнами движется город,

отраженьем прилипнув к стопе

пешехода. О мёртвый булыжник

спотыкаясь, как ночь о следы,

вся любовь моя ближе и ближе

проступает сквозь утренний дым.

Входит свет под чужие подъезды,

заклинаю тебя: подожди!

слава Богу, что я не один.

Даже странствия душ, переезды

никуда не заставят идти

через вёрсты цепочки железной.

〈1962〉

216

Баюкайте под сердцем вашу дочь,

придумывайте царственное имя,

пока во мне, как очередью, ночь

всё тянется каналами глухими.

Мне вас любить, искать вас наугад

и новую приветствовать утрату,

на каждый след ваш листья прилетят

и припадут к пустому отпечатку.

И будет ночь — бряцание садов;

душа, устав от шёпота и версий,

легко уснёт, ворочаясь под сердцем,

и буду я к предутрию готов

опять любить, искать вас наугад,

ложась, как ветвь на острие оград.

〈1962〉

217

Море ли за редколесьем,

мокрый ли утренний свет? —

как над пролётами лестниц,

смотришь в недвижимый лес.

Там, где, юродствуя, корни

щупальца пыжат в узлах,

бор, разрежаемый взморьем,

тих, как торжественный зал.

В небо уставивши локоть,

лёг возле лунки плеча.

Облако. Зной. Одиноко

так, что нет силы кричать.

Остов спалённого бора.

Вереск. Валежник. Песок.

Берег, скребущий по борту

лодки, над самым лицом.

Как уберечься от августа:

морем ли за редколесьем,

мокрым ли утренним Павловском,

садом сбегающим с лестниц?

1962

218

Деревни деревянные, как шаток

настил мостков, где лёгкая стопа,

в пыли оставив слабый отпечаток,

ведёт меня, как смертника, к столбам.

И кажется: вот родина — ладонь,

собрание растительного царства,

где сходятся деревья, словно старцы,

на пиршество, на жертвенный огонь.

И медленен, как колокол, покой,

распластанный по выгнутым озёрам,

но, не достав до родины рукой,

я прижимаюсь к мёртвому простору

ночных полей. Как брошенный сосуд,

гудят поля далёкими пирами,

и нища речь, и бык, застывший в камень,

лежит в траве, уставившись в росу.

Густою пеной застлан небосклон,

дрожат мостки, и воздух этот древний

с открытых настежь четырёх сторон

срывает шум с качнувшихся деревьев.

Скрипят, скрипят полночные стволы,

и крики птиц медлительней и реже,

всё исчезает в запахе смолы,

и чудится мне близость побережья.

〈1962〉

219

Домой, а дале — юг платанный,

волны рассыпавшейся стук,

вот так омытыми плодами

слова слетают в темноту.

Вот так и явственней и ближе

и шум воды, и моря шум,

как будто выбрался и выжил,

как будто сызнова дышу.

В личинки скручиваясь, волны

белы подобьем наших вьюг,

когда по набережным сонным

слова поспешные ловлю.

Так волнам суетно и тесно,

так неразборчивы слова,

но после долгих переездов

себя так просто узнавать.

Так просто собранное править,

покуда некуда спешить,

и слышать сонные удары

полночных волн и шум вершин.

10 сентября 1962

220

Ты — всем сестра, ты — милосердья

сестра,

и вот, когда

                  слова засмертные

придут и лягут под сердца,

всё тот же город встретишь ты,