Эмиль Верхарн: Стихотворения, Зори. Морис Метерлинк: Пьесы - Морис Метерлинк Страница 38

Посмотри, как каждое безумье,

Каждый ужас, каждый клич калятся,

Расплавляются и прыщут в небо;

Собери в единый узел миллионы

Напряженных мускулов и нервов;

Намагниться всеми токами,

Отдайся

Всем внезапным превращеньям

Человека и вещей,

Чтоб ощутить внезапно, как прозренье,

Грозный и жестокий закон, что правит ими, —

Написанным в тебе.

Жизнь согласи с судьбою, что толпа,

Сама того не зная, возглашает

Этой ночью, озаренной томленьем духа.

Она одна глубинным чувством знает

И долг и право завтрашнего дня.

Весь мир и тысячи неведомых причин

Поддерживают каждый ее порыв

К трагическим и красным горизонтам,

Творимым ею.

Грядущее! Я слышу, как оно

Рвет землю и ломает своды в этих

Городах из золота и черни, где пожары

Рыщут, как львы с пылающею гривой.

Единая минута, в которой потрясены века,

Узлы, которые победа развязывает в битвах,

Великий час, когда обличья мира меняются,

Когда все то, что было святым и правым,

Кажется неверным,

Когда взлетаешь вдруг к вершинам новой веры,

Когда толпа — носительница гнева, —

Сочтя и перечтя века своих обид,

На глыбе силы воздвигает право.

О, в городах, внезапно потрясенных

Кровавым празднеством и ужасом ночным,

Чтоб вознестись и возвеликолепить себя,

Душа моя, замкнись!

Опьянение

Перевод Ю. Александрова

В подвале, у стены — пузатых бочек строй,

Одна, в двойном ряду, насупротив другой.

Снабжавший корабли скульптурными богами

Украсил бочки те имперскими гербами.

А брюха в обручах, распертые вином, —

Как животы пьянчуг, сидящих за столом.

За каждым их дубовым волоконцем —

Румяный виноград, насквозь прогретый солнцем.

А над отверстьем — солнечный венец,

Прорезанный в доске, тяжелой, как свинец.

И словно вижу я похмелья огневые:

Кутилы прежних дней толпятся, как живые…

Вхожу я в погребок, былое помянуть

И счастья аромат с глотком вина вдохнуть.

Стаканов геральдические рати,

Построившись в ряды, ждут винной благодати,

Поблескивая в темном уголке;

И рожи добрые на низком потолке

Взирают из-под пыльной оболочки

На гномиков, спускающихся с бочки;

А деревянный фавн стоит на сундуке,

Готовый к пляске, с дудочкой в руке.

А через дверь в коротком коридоре

Виднеется распахнутое море,

И мачты там, в порту, где дремлют корабли,

Привязанные пленники земли;

Виднеется гора, чье имя знаменито

И с именем вина в сознанье нашем слито,

И лозы растеклись, раскинулись по ней,

Легко плодонося на лоне мирных дней.

Сливалась гавань с этою горою,

Когда вскипал прибой желанного труда

И пышной фиолетовой порою

Пылала виноградная страда.

Холмы стояли в пурпурных повязках,

И сборщики — они же рыбари —

Полуобнажены, гребли в сияньях вязких

Расплавленного золота зари.

Вздымались лозы, как фонтаны света,

И отблески сверкали меж камней.

Феерия бушующая эта

Воспламеняла тысячи огней.

Всю жизнь прирейнской солнечной долины

Тот виноград могучий воплотил,

И для него скользили бригантины

Под гроздьями полуночных светил.

Пред этим видом, где соединились

Веселье, труд и раздробленный свет —

И в сказочное чудо воплотились, —

Впивал я влагу, коей равных нет.

Сквозь губы, меж зубами, небывало

Медлительно и сладостно текла

Струя, созревшая в глуби подвала…

Душа моя свободу обрела

И над землей блаженно воспаряла,

Как нежный луч, как облачная мгла.

В стакане темном огоньки дрожали.

Казалось — пламя сделалось вином,

И вялый дух мой под его дрожжами

Сам становился пурпурным огнем.

И в дряблом теле сила закипала,

И дух летел из мрачного подвала

Туда, туда, к холмам вечеровым,

К бескрайным горизонтам огневым,

Где порожденные войной руины

Покоились в объятиях равнины.

Я приобщался к скорбным небесам

И плотью мира становился сам,

И тысяча неведомых общений

Возможной сделалась, благодаря любви

Ко всем вещам, таящейся в крови,

Сулящей глуби новых превращений.

В упругих разветвлениях лозы

Обрел я снова мускулы тугие,

Обрел я плечи мощные, нагие,

Возжаждавшие солнца и грозы.

И, стоя неподвижно подо мною,

Гора казалась глыбою моей

Победной воли, высотой земною,

А чувства все укоренились в ней;

А кровь моя впитала соки жизни,

Которая бродила, жилы жгла

И пела сердцу: жаркой влагой брызни

В стакан бездонный, где огонь и мгла!

Я в погребок вошел с душой веселой.

Надолго я засел за стол тяжелый,

Держа сосуд, где, покидая дно,

Закваска мира бродит неуемно.

И стало сердце, как земля, огромно,

Когда благословенное вино

Своей воистину великой властью

До беспредельности раздвинуло мое

В себе самом застрявшее житье

И представленье жалкое о счастье.

Лес

Перевод Ю. Александрова

Прекрасен мощный лес, подперший небосвод!

Сейчас он только птиц просторное жилище,

Вернувшихся весной на пепелище

Багряных вечеров у края сонных вод.

Он вечен, этот лес. Он вечен потому,

Что не обязан жизнью никому,

Что сами выросли дубы, чьи кроны

Напоминают голову Горгоны.

Он вечен потому, что в давние года

Блистающая жизнь с надмирного престола

Сошла к нему и время поборола,

Безмерная в своем «всегда» и «никогда».

Он вечен, этот лес, непостижим и вечен,

Предавшийся мечте над сменою времен.

То молнией с налету изувечен,

То солнцем без пощады опален,

В кипучих ливнях воскресает он

И радостно шумит, забыв тяжелый сон.

Здесь все, что в оны дни