«Кофе по-сирийски». Бои вокруг Дамаска. Записки военного корреспондента - Сергей Александрович Бережной Страница 43

радовало, пока на экране телевизора не появилась моя физиономия. Это был шок. Я машинально втискивался в стул, втягивая голову в плечи, а на меня пялился весь ресторан. Оркестр поперхнулся, протяжно застонал саксофон и смолк. Для меня тягостная тишина показалась вечностью, для всех остальных – минутной паузой, после которой все дружно занялись своим делом: оркестр играл, молодёжь танцевала, плескалось вино в кувшинах и откупоривались бутылки с золотистой аракой[63].

Марат потешался над моей реакцией, говоря, что теперь я знаменитость, но могу стать и достопримечательностью, если меня хлопнут на темной улочке. Прибьют памятную доску, мол, здесь был убит мой друг Серёга, а может, даже и памятник поставят первому русскому, убитому на этой войне. Мне совсем не хотелось ни мемориальной доски, ни памятника, я хотел остаться в живых и вернуться домой, что с каждым днём и даже часом становилось всё более проблемным благодаря моему дорогому Марату.

Его дикие фантазии остановил Виктор, но тот ещё долго подтрунивал надо мною, а я сидел, перекатывая желваки и тиская незаметно рукоятку пистолета.

А в центре зала самозабвенно танцевала сирийка. Облегающая джинсовая юбка чуть выше колен, белая блузка, копна медно-каштановых волос, огромные черные глаза, броская красота, влекущая, чарующая и в то же время неприступная – она взорвала зал своим танцем. Нет, это был не просто танец красивой женщины, от одного только взгляда которой срывало крышу. Это был вызов.

То один сириец, то другой, что глухари на току, в круг хороводили, распушив хвосты и крылья, но она, прикрыв глаза, всё кружила, завораживая и зачаровывая, влекущая и неприступная.

Абу-Вали ринулся в круг танцующих. Его здорово «штормило», пол уходил из-под ног, но он, разведя руки, пытался лебедем вплыть в круг танцующих, хотя больше напоминал гусака с растопыренными крыльями. Распахнутые полы пиджака уже не скрывали прицепленные за скобу к ремню гранаты и пистолеты в наплечных кобурах. Блин, вырядился, тоже мне, альбатрос революции, не хватало только патронташа крест-накрест через грудь.

А она танцевала.

Сорвавшаяся с пояса граната с тупым звуком ударилась об пол и покатилась к ногам танцующей, но она даже не прервала танец. Солдат, тот самый, с рукой на перевязи, поднял гранату, мельком взглянул на неё и вернул Абу-Вали. Тот кивнул головой: «Шукран» – и вернулся к столу. Джентльмен, чёрт возьми, осталось только каблуками щёлкнуть.

А она танцевала.

– Вася, сделай класс, – подначивал Марат.

– Да легко.

Он ворвался в танец смерчем, торнадо, цунами. Русская удаль, помноженная на бесшабашность, взорвала зал сначала аплодисментами и криками, затем все замерли и с восхищением смотрели на поединок. Она шла павой, плавность сменяли дробь каблучков, затем покоряющая и завораживающая пластика и вновь яростный взрыв.

Василий танцевал самозабвенно. Всё вместе – лезгинка, гопак, русская плясовая и чёрт знает что ещё прерывались восторженным рёвом присутствующих. Кто-то вскочил, крича и аплодируя, кто-то цокал языком и восторженно поднимал руки, а она, раскрасневшись, не сдавалась, извиваясь в каком-то древнем ритуальном танце. Это была богиня, сирийская Терпсихора, и весь ресторан был брошен к её ногам. Кроме Василия. Взлетая и опускаясь на носочки, он то вприсядку вился вокруг неё, то проходил гоголем, до хруста выворачивая голову, то вдруг замирал, отступал и вновь надвигался на неё, выделывая такие па, что позавидовал бы весь мужской состав балета Мариинки. Он не танцевал – он летал, едва касаясь пола. Это была пружина, взведенная до упора и резко выпрямляющаяся.

Крепость была готова выбросить белый флаг. Крепость была покорена. Крепость уже внутренне пала. Зарделось лицо, полыхнули страстью глаза, испепеляя Василия, ещё мгновение, и остановится, вскинет руки – «сдаюсь!», но Василий, наш подполковник Василий Павлов позволил ей остаться непокорённой. Он, мужчина, русский офицер дарил ей право быть победительницей. На долю секунду он опередил её, опустился на колени и склонил голову – карай или милуй!

Она всё поняла, она оценила, она приняла этот дар величаво, как и подобает богине, подав ему руку для поцелуя. Сирийцы всё поняли. Они бросились к нему, обнимали, жали руки, что-то говорили, а он только улыбался.

– «Земная жизнь – всего лишь наслаждение обольщением»[64], – сказал Виктор и вздохнул.

Вернувшись к столу, Василий опрокинул стопку, невозмутимо внимая нашему восторгу и восхищению. Подошедшие сирийцы, перебивая друг друга, спросили, где он так научился танцевать.

– В сельском клубе. Учитель танцев я. – Павлов был сама серьёзность. – А это мои друзья из ансамбля. Тоже танцуют.

«Танцоры» дружно закивали головой, вызвав взрыв хохота. Сирийцы взглянули на экран телевизора, где с умным видом вещала моя физиономия, потом на меня, опять засмеялись:

– Что вы корреспонденты – мы знали. Что вы писатели – знает вся Сирия. Теперь узнали, что вы еще и хореографы. Хорошо бы увидеть выступление всего «ансамбля»…

«И творите добро…»[65]

Павлов на неделю улетел домой, группа скукожилась, и даже отсутствие всего лишь одного заметно сказывалось. Прилетевший на замену паренёк оказался не ко двору – слаженность и дух единения улетели вместе с Васей. Война – не забава для великовозрастных детишек, так и не выбравшихся из пелёнок, а заниматься перевоспитанием – не время и не место.

Третьи сутки мы работали, помимо интервью и обычных съёмок, по наёмникам. В то утро сначала заехали в мухабарат – требовалось заменить наш крепко «заболевший» «мерс» на более приличную машину. Во дворе маялись двое сирийцев – обыкновенные, среднего возраста, неброско одетые, мимо пройдёшь – взгляд не зацепится. Дверь открылась, вышел сотрудник, следом на одной ноге запрыгал молодой парень, небритый и худой. Вторую ногу каждый раз после касания с землёй он поджимал под себя и морщился.

Эти двое бросились к нему, подхватили под руки и замерли в ожидании. Сотрудник передал им какие-то бумаги, несколько купюр и что-то сказал. Все трое повернулись и пошли к шлагбауму – двое по бокам, поддерживая третьего, всё так же прыгающего колченогой цаплей на одной ноге.

Заметив мой интерес, Виктор пояснил, что это освобождённый иргаби. Их уже пятый раз Асад амнистирует. Впрочем, это не настоящий иргаби, так, подневольный. Их «Ан-Нусра» рекрутирует насильно под угрозой расправы с близкими. Что толку: явится домой, подлечится, придут «бармалеи» и либо голову отрежут, либо опять заставят брать в руки автомат.

До этого молча наблюдавший за происходящим Фираз задумчиво произносит:

– «И творите добро, ведь Аллах любит творящих добро»[66]. Асад борется за свой народ, прощает заблудших, потому и никак победить его не могут.

Подъехала машина, загрузили «броники»,