«Другой военный опыт»: российские военнопленные Первой мировой войны в Германии (1914-1922) - Оксана Сергеевна Нагорная Страница 24

открытом воздухе под солнцем, дождем или снегом на несколько часов в день. Согласно отчетам комендатур, французские военнопленные воспринимали это как унижение, русские же смеялись над наказанием и не понимали смысла[386]. Часть русских источников отмечает плотность и длительность привязывания, доводившие приговоренного до бессознательного состояния. Другие обозначают его как «подвешивание», напоминавшее по своему принципу дыбу. Именно последний вариант, продемонстрированный солдатом-добровольцем и запечатленный фотографами Чрезвычайной следственной комиссии, был представлен в российской общественной дискуссии о немецких зверствах. Источники не позволяют окончательно прояснить данное противоречие. Здесь представляется возможным привести две интерпретации: либо немецкие военные органы применяли более жестокий вариант привязывания для русских, либо немецкий вариант «дыбы» являлся умозрительной конструкцией самих военнопленных как социальной группы, стремившейся презентовать себя на родине в качестве жертв и мучеников. Подобные феномены группового и социального восприятия под воздействием дискуссии о варварстве противника в период Первой мировой войны, например, массовое убийство мирных жителей в Бельгии, подробно исследованы на примере Западного фронта[387].

Отчеты о деятельности военно-уголовных судов свидетельствуют, что за обычные преступления военнопленные приговаривались к тюремному заключению, за тяжкие — к каторжным работам на срок до 14 лет[388]. В качестве устрашающего воздействия суду рекомендовалось ускорять процессы по обвинению в саботаже и приговаривать виновных к смертной казни[389]. Несмотря на документальное подтверждение вынесения смертных приговоров, немецкие публицисты межвоенного периода утверждали, что ни один из них не был реализован. Современные исследования признают, что окончательно прояснение этого вопроса невозможно[390].

Если между французским и немецким правительствами соглашения об амнистировании военнопленных за совершенные в плену преступления были заключены еще в 1916 г.[391], то на русских этот принцип распространился после подписания Брест-Литовского договора. Однако в связи с поздней публикацией документов реализация амнистии началась только летом 1918 г. Освобожденные из-под стражи военнопленные препровождались в основной лагерь, где содержались отдельно от остальных[392]. Находящиеся в заключении по обвинению за тяжкие уголовные преступления оставались в тюрьме до отправки на родину[393].

В течение войны ПВМ пыталось преодолеть разрыв между предписаниями из центра и их реализацией на местах, а также неконтролируемый из Берлина произвол в лагерях и рабочих командах. Через инспекции лагерей и институт контрольных офицеров военные ведомства настаивали на расследовании всех случаев злоупотребления полномочиями и на неприменении оружия в случае пассивного сопротивления[394]. За нарушение запрета на рукоприкладство в отношении русских пленных виновные работники комендатуры лишались должности или подвергались дисциплинарным взысканиям[395]. Определенную роль сыграл внешний контроль со стороны представителей нейтральных держав и МККК, посещавших отдельные лагеря и принимавших жалобы от военнопленных офицеров. Стараясь поддержать образ цивилизованного государства, выполняющего нормы международного права, немецкая сторона тщательно расследовала случаи нарушений на местах, на которые указывали нейтральные делегаты[396]. Новейшие исследования утверждают, что вследствие пассивности самого русского правительства защита русских пленных нейтральными державами была организована хуже, чем меры поддержки военнопленных западноевропейских стран[397]. Рабочие команды, куда не допускались представители Красного Креста, оставались недоступны даже такому слабому внешнему контролю. Здесь в качестве ограничивающего фактора выступали соображения экономической эффективности принудительного труда. Учитывая недостаток рабочей силы, военные органы настаивали на замене уголовных наказаний дисциплинарными мероприятиями[398].

Отсутствие прямой зависимости дисциплинарных практик от военных действий подтверждает пример содержания военнопленных офицеров противника. Для всех стран-участниц было характерно традиционно вежливое и уважительное отношение к военной элите[399]. Независимо от накала военных действий, помимо ареста в камере ближайшей крепости, который военнопленные офицеры рассматривали как возможность путешествия за пределы лагеря, комендатуры прибегали к косвенным методам принуждения: переводу возмутителей спокойствия в другой лагерь, запрету на корреспонденцию с Россией, отмене прогулок или увеселительных мероприятий. Все же поток жалоб и протестов вынудил ПВМ обратиться к комендатурам офицерских лагерей с напоминанием о необходимости строгого наказания охраны, нарушающей офицерское достоинство пленных. Солдатам охраны было запрещено входить без стука в их комнаты и курить в их присутствии, обыски и поверки должны были проводиться только равными или вышестоящими по рангу офицерами. При личных досмотрах предписывалось соблюдать соответствующий чину такт[400]. Более пристально здесь следили за нарушениями существующих предписаний со стороны немецких солдат: коменданты считали своим долгом уведомлять заключенных офицеров о ходе расследования[401].

Смена политического режима в Германии повлекла за собой изменение соотношения организованного и стихийного насилия. Стремление пленных любой ценой вернуться на родину привело к столкновениям с охраной и многочисленным жертвам[402]. Часть пленных все-таки оказались на свободе и на собственный страх и риск стихийным порядком попытались вернуться на родину. Значительно позже под давлением Антанты и напуганного гражданского населения Берлину удалось взять ситуацию под контроль и реализовать предписание о принудительном возвращении военнопленных в лагеря.

Начало демобилизации немецкой армии спровоцировало произвольное оставление охраной своих постов в лагерях и рабочих командах. Требования союзников, стремившихся максимально облегчить положение своих подданных и в краткие сроки вернуть их на родину, не позволяли восстановить дисциплинарный режим в его прежнем виде: с декабря 1918 г. по апрель 1919 г. немецкие солдаты охраняли военнопленных с незаряженным оружием[403]. Комендатура была вынуждена пойти на сотрудничество с лагерными комитетами, в соответствии с новыми условиями изменились и формы контроля. Русские военнопленные офицеры и унтер-офицеры освобождались от обязанности отдавать воинское приветствие охране, в отношении солдат данный порядок сохранился из дисциплинарных соображений[404]. В бессилии лагерные администрации жаловались на излишнюю свободу «слоняющихся где попало» военнопленных и недостаток полномочий со своей стороны. который не позволял вернуть даже практику ежедневных поверок. Несмотря на заявления комендатур о неприкосновенности военного порядка в лагерях, главным наказанием за возможные ослушания и побеги была определена задержка при отправлении на родину.

В то время, как санкционированное принуждение в лагерях значительно снизилось, вне пределов лагерей, по мере втягивания русских военнопленных в революционные события, уровень произвольного насилия возрастал. Начиная с осени 1918 г. и до окончательной отправки летом 1922 г. русские военнопленные оставались нежеланными гостями и рассматривались как потенциальная большевистская угроза. Подобная позиция часто провоцировала немецкие органы на применение более строгих дисциплинарных мер, чем этого требовала ситуация.

II.3. ПРИНУДИТЕЛЬНЫЙ ТРУД

Неожиданная длительность войны и переориентация экономических структур на военный лад повлекли за собой массовое привлечение военнопленных солдат в качестве дешевой рабочей силы на немецкие предприятия. Определения Гаагской конвенции допускали подобные меры, запретив лишь труд пленных в военной промышленности или на фронте. Но уже в первые два года войны стало ясно, что ни одно из государств не в состоянии и не