Гадкие лебеди кордебалета - Бьюкенен Кэти Мари Страница 39

Я кладу сумку и иду за ширму в угол комнаты, которую он величает своей мастерской. Окна в ней скрыты занавесями с кистями, вдоль стен стоят три дивана и десяток кресел — все богато украшенные, а одно даже с позолоченными подлокотниками в виде лебедя. Но они только загромождают пространство — месье Дега поставил бы здесь один прочный стол с кистями и мастихинами.

Я стою голая и жду, пока он нальет воды из чайника в цинковую ванну, похожую на огромную тарелку для пирога.

— Сегодня ты будешь купаться.

Одной рукой я прикрываю грудь, а вторую кладу на талию.

— Что ты, Мари? Ты же видела купальщиц месье Дега?

На прошлой неделе, когда я пошла к ширме, он сказал, что хочет посмотреть, как я раздеваюсь. Когда я замерла, он сказал:

— Ты же говорила, что была на выставке независимых художников?

— Да.

— Тогда ты наверняка видела картину месье Дега, где изображена женщина, надевающая платье. Картина называется «Туалет».

Я кивнула. Он замолчал. Тогда я распустила завязки на блузке. Он улыбнулся и встал за единственный мольберт, который есть здесь. Меньше чем через час я ушла. Как и каждый вторник, он сунул мне в руку двадцать франков. Почти в два раза больше, чем мне платили за целую неделю работы в пекарне, в три с лишним раза больше, чем плата месье Дега за четыре часа работы.

Конечно, я сама была виновата в том, что случилось в тот июньский день, когда сдала экзамен и перешла в кордебалет. Меня стошнило на пол экипажа месье Лефевра, на манжеты его отглаженных брюк, на начищенные ботинки. Я помню об этом урывками — забрызганная черная кожа, грязная черная шерсть, испачканный пол. Меня стошнило, месье Лефевр вскрикнул, выхватил у меня бокал и что-то закричал кучеру.

Экипаж остановился, дверца открылась, и я вылетела наружу, на яркий свет. Я почти уверена, что месье Лефевр пнул меня вдогонку. Я стояла на четвереньках, и меня рвало на утоптанную землю. Он назвал меня негодницей — это я точно помню — и велел кучеру Луи оставить меня прямо там, на обочине.

— Но, месье Лефевр, мы же только что приехали в Булонский лес, — сказал Луи, — она же не найдет дорогу домой.

— Езжай.

Когда месье Лефевр устроился на скамеечке для лакея, чтобы не страдать от вони, Луи, возвращаясь на свое место, тихо сказал:

— Жди тут, я вернусь.

Когда они уехали, я перебралась с грязного места на тощую травку в тени деревьев. Расскажет ли месье Лефевр месье Вокорбею? Месье Меранту? Месье Плюку? Попадет ли мое имя в список переведенных в кордебалет? Но в этот момент мне было уже почти все равно — так меня выворачивало.

Я перекатилась на спину и стала смотреть в безоблачное небо, раскинувшееся у меня над головой, на зеленый полог листвы. Помню, как меня поразила красота листьев. Через них просвечивало солнце, и они из зеленых становились золотыми. Вытягивая шею, я стала всматриваться в глубину леса. Мне казалось, что где-то там ревут и роют землю дикие вепри. Газеты постоянно твердили об опасностях, подстерегавших жителей в каждом уголке Парижа. О том, что город гибнет вот уже десять лет после изгнания императора Наполеона III. Что мор распространяется по Франции, превращая юношей в воров и убийц. В качестве доказательств они приводили Эмиля Абади и Пьера Жиля. Я всегда старалась как можно быстрее возвращаться домой, особенно по вечерам, когда порой на улицах даже оглядывалась через плечо. Но тот страх был ничем по сравнению с ужасом, который я испытывала от любого треска и шороха здесь. Когда рыжая белка зашуршала листьями, у меня от испуга чуть не выскочило сердце. Раньше я никогда не видела леса — места, полного теней и сумрака даже днем.

У меня болела голова и распух язык. Я готова была облизывать росу с листьев или попить из лужи, но луж не было. Потом я подумала, что Луи, наверное, вовсе не собирается за мной возвращаться. Наступал вечер, и он, конечно, мог передумать. Я встала и прошла сотню метров вдоль дороги, в ту сторону, куда уехал экипаж. Но там дорога расходилась надвое. Я села, думая о приближающейся ночи, и зарыдала, вытирая слезы юбкой.

А потом вернулся экипаж месье Лефевра. Луи велел мне лезть к нему на козлы. Когда я устроилась рядом, он хлестнул лошадей, и мы поехали.

— Там впереди есть фонтан, — сказал Луи. Помолчал немного и добавил:

— У меня у самого две дочери, так что не бойся.

У фонтана я не стала набирать воду в ладони. Я просто прижалась щекой к камню, и вода потекла по лицу прямо в рот. Я уже напилась и стерла с подбородка засохшую рвоту, но долго еще стояла так, чтобы почувствовать себя чистой.

Потом Луи сказал, что мы поедем на озеро поить лошадей.

— Жара такая, — добавил он, вытирая затылок платком.

Я много раз видела Сену, как дрожит и дробится в ее воде серебряная луна, но на озерах мне еще бывать не приходилось. Мы приехали туда, но мне было не до окружающих пейзажей. Больше всего я хотела оказаться в своей комнате, лечь на тюфяк и закутаться с головой в мятые простыни. Теперь я жалею о том, что не смотрела на крошечные островки, на лодочки, на заросшие мхом скалы, на деревья, выросшие в трещинах. Верхнюю и нижнюю части озера соединял водопад. Его струи были похожи на вуаль, и я понимала, что это очень красиво, но в тот момент я только закрыла глаза и сжала руками больную голову.

По дороге домой я похвасталась про экзамен и про шестнадцать фуэте-ан-турнан.

— Месье Лефевр сказал, что меня переведут в кордебалет. Но теперь уж и не знаю.

— Да он зла-то не держит, — Луи криво улыбнулся. — Он сегодня меня гнал как сумасшедшего, чтобы поспеть вовремя к Опере.

Я представила, как месье Лефевр наклоняется вперед, открывает окошечко в стенке экипажа и кричит: «Быстрее! Давай! Мы ее упустим!» и как Луи закатывает глаза, потому что сначала месье Лефевр решил, что сегодня не поедет в Оперу, и не выходил, пока не стало поздно. Тогда я поняла, что он обязательно даст мне второй шанс. Жалкая крыска, испачкавшая ему брюки, должна была превратиться в лебедя, не зря же она умела делать шестнадцать фуэте-ан-турнан. Уже тогда, полгода назад, я поняла, что стану его протеже.

Налив горячей воды в ванну, месье Лефевр встает за мольберт, а я по щиколотку вхожу в воду. Она очень горячая, и мне больно.

— Полей себя, — говорит он.

Я приседаю, беру губку, которую он положил у ванны вместе с куском мыла рядом с кувшином воды, над которым поднимается пар. Я опускаю губку в воду, выжимаю ее над плечом и чувствую, как по спине бегут теплые струйки. Месье Лефевр поднимает руку, готовясь рисовать. Я поглядываю на него. Он очень сосредоточен. Боль сразу уходит из сведенных лопаток. Дневной свет, как всегда, прогоняет воспоминания о ночной темноте, о бессонных часах, когда я думаю о том, что мы с месье Лефевром играем во что-то, не имеющее отношения к рисованию, но мольберт и карандаш позволяют нам делать вид, что все вполне невинно.

Я прихожу в эту квартиру по вторникам, перед тем, как идти в Оперу на вечернее занятие кордебалета и репетицию. Тут никогда не бывает ни служанки, ни жены, ни сына (он как-то сказал, что сын демонстрирует научный склад ума, потому что любит препарировать лягушек и мышей). Однажды я спросила, где все, а месье Лефевр ответил:

— Служанке я дал выходной, мадам Лефевр предпочитает другую нашу квартиру на авеню Терн, а Антуан в лицее Людовика Великого.

Я согнулась так, что живот плотно прижался к бедрам. Снова выжимаю губку на себя.

— Подогреть воду, Мари?

В этой комнате два камина. В одном горит огонь, а в другом плюется паром большой чайник, подвешенный на крюке над углями.

— Это, наверное, самая теплая ванна в моей жизни.

Даже месье Дега, который совсем не так богат, никогда бы не стал таскать чайник сам. Он позвал бы Сабину.

— Ты не могла бы сесть прямее? Я вижу только колени.

Я привыкла позировать месье Дега без одежды, но из-за странного поведения месье Лефевра да еще оттого, что мое тело меняется каждую неделю, я снова начала бояться. Тонкие, почти прозрачные волосы внизу живота и под мышками стали густыми и плотными. Кости на бедрах больше не выпирают — на деньги месье Лефевра я могу купить мяса. Крошечные выпуклости на груди наливаются с каждым днем, сегодня они как половинка абрикоса, а завтра — как большая желтая слива. Из-за этого крючки на моем лифе натягиваются слишком сильно и на застежке остаются три маленькие дырочки. Я сказала месье Лефевру, что еле могу дышать в этом лифе, и на следующий день после занятия меня обмерила портниха, а через неделю я получила новый лиф, с тарлатановыми рюшами на груди, подчеркивающими то, что там выросло, и кружевом на вырезе. Такая красота! В моей сумке лежало еще два лифа, один с низким вырезом на спине и маленькими розовыми бутонами на каждом плече, а другой с такими оборками, что я боялась получить выговор от месье Плюка. Но я все равно его носила. Один раз он внимательно оглядел меня, но ничего не сказал. Я решила, что он знает, от кого я могла получить в подарок такой лиф. Только от поклонника. От месье Лефевра.