Ледяное пламя Якова Свердлова - Роман Валериевич Волков Страница 49

утлое суденышко. Приставать к берегу беглецы не рисковали. Самым их главным страхом была не вероятная погоня, не встреча с медведем или волчьей стаей, а боязнь пропустить пароход. Вдруг их расчеты окажутся неверны? Конечно, незаметно забраться на борт идущего под всеми парами судна было бы маловероятно осуществимой затеей. Но измотанные товарищи уже не могли мыслить здраво. Мысли путались, тягучая усталость лишала последнего тепла, приходилось грести, чтобы попросту не погибнуть от переохлаждения. Даже после пятиминутной остановки промокшая насквозь одежда под пронизывающим ветром начинала давить подобно ледяному панцирю, утягивая в гибельную апатию. «Греби, Капитон! Скоро приплывем!» — раскатистым басом ревел Свердлов, бешено кося на напарника пылающим взором.

На самом деле Яков потерял уже счет времени, он не имел ни малейшего представления, где они находятся в данный момент. Свердлов даже не был уверен, что они с Копталадзе движутся по правильному руслу. Вроде бы лодка не покидала главного фарватера, но в темноте, за дождевой завесой или в утреннем тумане горе-путешественники могли легко уйти, например, в Копыловскую Кеть — рукав Кети, через Басмасовскую протоку Оби делающий замысловатую 70-километровую речную петлю. В таком случае беглецы прошли бы мимо долгожданной Парабели и угодили в Нарым — аккурат в руки местного пристава. Сомнения терзали продрогшего и смертельно измученного запредельной физической нагрузкой Свердлова.

Тем временем несколько припозднившийся пароход наконец причалил к колпашевской пристани. Борис Краевский ринулся на борт, чтобы убедиться — Свердлов и Копталадзе благополучно сели на корабль и путешествуют в Тобольск. Но там его ждало ужасное известие, что Якова Михайловича на пароходе нет. Стало ясно, что обласок потерпел аварию (135).

Ранним утром слева показалось большое село. Сложно было понять, была ли то искомая Парабель или какая-то другая деревня. На беду, лодка шла вдоль правого берега — необходимо было пересекать разбушевавшуюся Обь.

На пристани сидели Чугурин со ссыльным эсдеком Кучменко и несколько крестьян — они ожидали пароход «Тюмень», который должен был прибыть этим днем. Вдруг они увидели, что у другого берега, верстах в трех, показалась лодочка и направляется к их берегу. В тот день дул сильный ветер, и на Оби были высокие волны. Но у крестьян глаз был наметан хорошо. Они сразу заметили лодочку и внимательно следили за ней, пока ссыльные сидели, стараясь сохранять беспечный вид. И тут один из крестьян спросил: «А где, паря, лодка?» Лодка исчезла. Может, она подъехала к островку? (67)

Маленькая легкая лодочка, вымотавшиеся гребцы, сильное быстрое течение, штормовой ветер с дождем и высокая волна на полуторакилометровом русле Оби — каждый из этих факторов мог оказаться губительным, а в сочетании они предвещали неминуемую катастрофу. Беглецы очутились в ледяной воде. И в этот самый момент Капитон закричал: «Яков, спаси! Я не умею плавать!» Оказалось, что моряк из Батума держался на воде, как утюг. Мокрая одежда и обувь тянули на дно, холодная вода ледяными иглами колола мышцы, норовя пронзить самое сердце, но Яков продолжал отчаянно бороться за жизни свою и товарища. Он ухитрился подгрести к перевернувшемуся обласку, таща за ворот захлебывающегося Капитона. Уцепившись в лодку, они огляделись — берегов не было видно: стена ливня и волны перекрывали горизонт. И тогда Яков во всю силу своих легких закричал.

Громкий поставленный голос в очередной раз сослужил добрую службу Свердлову. «Вдруг мы услышали крик о помощи. Голос Якова Михайловича очень ясно был слышен. В нашем распоряжении не было спасательных средств; у крестьян были два ботничка недоделанных — они сейчас же сели в один из ботничков и, подъехав к утопавшим на расстояние двух-трех саженей, бросили им привязанное к веревке весло. Минута была отчаянная. Лодка перевернулась вверх дном. Свердлов и его товарищ висели — один на корме, другой на носу. Они окоченели… и боялись оторваться от лодки, не надеясь, что сумеют плыть: одежда сильно тянула их вниз. Крестьяне не могли сразу притянуть их к берегу, так как лодку отбивало».

Рисковать с пересаживанием спасенных в лодку посреди реки парабельцы не стали. Опытные речники, они прекрасно осознавали, что высока вероятность перевернуть и их ботничек, а потому буксировали обласок с еле держащимися утопающими назад до самой пристани: «C огромным трудом они подогнали ее к берегу. Наши товарищи до того измучились, что упали на землю. Крестьяне развели костер и принялись их отогревать. Немного отогрев спасенных, крестьяне перевезли их к нам. Согрели, довезли до квартиры Кучменко. Тотчас заявилась полиция. Упросили полицейских на эту ночь оставить товарищей у нас. Утром они оба были взяты и на лодках увезены в Нарым» (67).

Казалось бы, после пережитого Свердлов придет в себя не скоро. Он фактически выбрался, будучи обеими ногами на том свете, спас товарища, но отдал при этом последние силы. Во всяком случае, примерно так рассуждали полицейские чины. 1 сентября 1912 года Свердлова перевезли в Нарым и заключили в местную каталажку. Но вступиться за своего любимца и лидера вышли все большевики Нарыма, к ним, в поддержку некоронованного принца ссылки, присоединились и многие ссыльные из других партий — всего больше сотни человек. Подогретая гневом толпа отправила депутатов, которые потребовали от пристава, чтобы Якова Свердлова сей же час перевели из сырой камеры в более пригодное помещение и незамедлительно оказали медицинскую помощь. Пристав, оценив количество собравшихся, согласился, будучи уверенным, что после такого неудачного вояжа по реке Свердлов будет отлеживаться пару недель как минимум. А потому с чистым сердцем приказал конвою перевести беглеца в сельскую больницу.

Между тем Яков о большей милости со стороны властей и мечтать не смел. Дело в том, что нарымскую больницу возглавляла женщина-врач Кузнецова, гражданская жена ссыльного социал-демократа Мелик-Мнацаканова, больничным сторожем также был ссыльный. Муж Кузнецовой погиб предыдущей зимой — он нуждался в срочной хирургической операции, которую могли произвести только в Томске. Но начальник Томского губернского жандармского управления Иван Мазурин отказал в эвакуации Мелик-Мнацаканова, и тот умер в Колпашево (141). Смерть любимого человека сделала из политически индифферентной женщины настоящего борца с режимом, имевшего в качестве медика немалый ресурс для противодействия властям. Именно об этой больнице и ее заведующей томский пристав Овсянников доносил еще в апреле 1912 года, дескать, она «в теперешнем ее виде, с ее персоналом представляет особое учреждение, где ссыльные себя чувствуют как дома, агенты же власти встречаются с видимой неприязнью». В случае со Свердловым так и осталось недоказанным — помог ли ему кто-то из медперсонала, или же сам товарищ Андрей оказался настолько неукротимым, — но в ту же ночь пациент