Ташкент: архитектура советского модернизма, 1955–1991. Справочник-путеводитель - Борис Чухович Страница 35

— правительственные сооружения, которые можно было бы назвать храмами модернизма. Именно храмово-культовый характер Капитолия Чандигарха, с его отсылками к наследию «примитивных культур», вряд ли мог прельстить партийных руководителей СССР в середине 1960-х годов. Поиски прототипа завели бригаду ЦНИИЭПа в более удаленное «южное» место, не связанное ни с древностью, ни с «Востоком».

Как архитектора, открыто придерживавшегося коммунистических взглядов, Оскара Нимейера ценили в СССР не только за выдающиеся постройки, но и за политическую активность. За год до начала проектирования главной площади Ташкента он стал лауреатом международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами» и вошел в пантеон наиболее почитаемых в СССР модернистов. Построенный им в содружестве с Лусио Коста правительственный комплекс в Бразилиа уже в ранние 1960-е годы вошел в советские хрестоматии и журналы по современной архитектуре. Вертикальный парный корпус, в котором расположился Национальный конгресс Бразилии, послужил главным прототипом ташкентского здания Министерств. Фасады обоих зданий с несолнечной стороны были оформлены стеклянными лентами окон согласно канону интернационального стиля. Как и в столице Бразилии, важными элементами архитектурного оформления главной площади Ташкента стали размашистые пандусы и водные поверхности, в которых отражались бетонные объемы. И конечно, сближало оба ансамбля внимание архитекторов к солнцезащитным элементам.

Собственно, именно солнцезащита была тем сюжетом, который традиционно привлекал к бразильской архитектуре внимание среднеазиатских зодчих. Например, солнцезащитные решетки, которые Лусио Коста, Оскар Нимейер, Карлуш Леао под руководством Ле Корбюзье еще в 1930-е годы разработали для Министерства образования и здравоохранения Бразилии, с незначительными поправками перекочевали во множество среднеазиатских учреждений, начиная со здания ЦК КП Узбекистана{3} и ашхабадского Каракумстроя. Другая разновидность солнцезащиты — ячеистая решетка, установленная Оскаром Нимейером и Лусио Коста на бразильском павильоне Нью-Йоркской выставки 1939 года, — также была интегрирована в большое количество общественных зданий в Ташкенте. Ее вариации можно было увидеть на фасаде Дома знаний{8}, в фойе Панорамного кинотеатра{2} и гостиницы «Узбекистан»{19}. Почерпнутые в модернистских опытах Бразилии, эти решетки были апроприированы в Узбекистане как «национальный элемент», ассоциируясь со средневековыми декоративными решетками на окнах и дверях, называвшихся панджарой. Ассоциация была не во всем корректна, т. к. традиционная панджара была полифункциональной. Она использовалась как в интерьерах и дворах, так и на фасадах — и защита от солнца не была ее единственным предназначением. Однако наличие в исторической архитектуре Средней Азии ажурных сквозных решеток с прихотливым геометрическим орнаментом действительно облегчило заимствование навесной модернистской солнцезащиты, которая быстро стала восприниматься в Узбекистане как «своя».

О. Нимейер. Дворец Национального конгресса Бразилии, Бразилиа. 1960

О. Нимейер. Дворец сельского хозяйства, Сан-Паулу. 1954

Процесс «конверсии» традиционной панджары в модернистскую солнцезащиту засвидетельствовал в своих мемуарах историк среднеазиатского искусства Лазарь Ремпель. В частности, он писал: «Первой моей книгой, напечатанной в Ташкенте после многих лет разлуки с Узбекистаном, была „Панджара. Архитектурные решетки и их построение“ (1957). Она изобиловала фотографиями решеток разных эпох, охватывала как прошлое, так и современность и была первой попыткой приложения опыта узбекского народного искусства в современном зодчестве. […] По их образцу в 50-х годах оформляли световые и вентиляционные проемы, балконы, лестницы, балюстрады, портики и двери, стенные плоскости и плафоны, в интерьерах зданий — ширмы и мебель, в садово-парковой архитектуре — ограды, беседки, павильоны. Позже их стали применять преимущественно в оформлении светозащитных устройств. Смею думать, что книга предрешила в какой-то мере и обновленные формы национальной архитектуры, которые продолжают развиваться в Ташкенте и сейчас»[193]. Здесь точно зафиксирована реинкарнация исторических форм ажурной решетки: декоративный элемент, обеспечивавший связь одного пространства с другим в средневековой и народной архитектуре, преобразился в творчестве современных архитекторов в наружное навесное приспособление для защиты здания от летнего перегрева. Однако данная трансформация не была внутренней эволюцией. Правильнее было бы сказать, что навесные бетонные солнцезащитные решетки, примененные в архитектуре Узбекистана в 1960-е годы, были почерпнуты в уже имевшихся наработках современной архитектуры, боровшейся с перегревом железобетонных конструкций, и лишь затем советские историки архитектуры и сами архитекторы, нуждавшиеся в привязке к «национальной форме», акцентировали сходство новой солнцезащиты с исторической панджарой.

Здание министерств. 1972

Именно солнцезащитная решетка на южном фасаде Министерств, а также синяя плитка на торцах стали главными приметами присутствия в зданиях «национального стиля». В отличие от сотовой и нейтральной решетки гостиницы «Узбекистан»{19}, проектировавшейся ташкентцами с 1963 года, на первоначальном макете москвичи предложили более орнаментальную прорисовку — впрочем, во время строительства она стала более строгой. Однако торцы стен, на макете по-модернистски нейтральные, в дальнейшем воспроизвели условные «среднеазиатские» узоры. После десятилетия доминирования в Ташкенте строгого модернизма ориенталистское клише, согласно которому «восточная архитектура» характеризовалась прежде всего орнаментальностью, было привнесено в Узбекистан из Москвы и вскоре стало идентифицироваться как «национальная традиция». В середине 1970-х узбекистанский исследователь писал о правительственном комплексе на площади имени Ленина так: «Ажурные решетки „панджара“, увеличенные в соответствии с масштабом площади, наряду с функцией солнцезащиты имеют также художественный эффект. Для придания своеобразия зданию зодчие успешно использовали цвет. Сочетание национальных узоров фиолетового цвета с фоном бирюзовых керамических покрытий стен зданий усиливает эмоциональное воздействие и тем самым способствует созданию определенного художественного образа»[194]. Любопытно, что даже декоративная узорчатая синяя плитка (казалось бы, естественно вытекающая из градостроительной традиции Средней Азии) также была использована в Бразилии в Министерстве образования и здравоохранения: так прием, апробированный мэтрами модернизма, легитимировал вокабуляр московских зодчих в глазах коллег-модернистов и в то же время ассоциировался с национальной традицией в глазах заказчика. На пересечении этих двух осей — модернистской и ориенталистской — стал формироваться специфический Made-in-Moscow-national-style, достигший апогея в проектах Музея Ленина{14} и Дворца Дружбы народов{39} и визуализировавший новые предпочтения власти, с которыми должны были считаться архитекторы Ташкента. Нимейеровская эстетика оказалась настолько заразительной, что при проектировании здания Совета министров московская бригада прибегла к еще одной цитате: вместо корбюзеанских колонн, открывающих пространство для свободной циркуляции людей под зданием, архитекторы использовали V-образные бетонные опоры, сходные с теми, что Нимейер разработал для Дворца сельского хозяйства в Сан-Паулу (1954). Таким образом, стилистика прототипа в ташкентском административном комплексе была выдержана связно и последовательно.

Здание Совета министров. 1969

Здание Совета министров. Нач. 1970-х

Здание министерств. Сер. 1970-х

Конечно, бразильский оригинал был многозначнее и многообразнее своей ташкентской реплики, но архитекторы ЦНИИЭПа были в том повинны лишь отчасти. На большей привлекательности Бразилии сказалось не только пластическая фантазия