Бремя власти II - Иван Ладыгин Страница 33

В первых рядах охраны было больше, чем зрителей. Мускулистые «дворяне» в чуть мешковатых фраках, с пристальными цепкими взглядами, расселись по залу. Штатские мундиры Тайного Отдела и Гвардии. Я сразу же почувствовал себя мишенью в тире.

На сцену вышел конферансье, щуплый человечек в лакированных туфлях. Он закашлялся в кулак и поднял руку. Тишина рухнула, как лезвие гильотины и тут же испарилась от ударов его речи:

— Дамы и господа! Высокородные особы! — его голос дрожал от волнения. — Сегодня наш скромный храм искусства удостоен величайшей чести! В императорской ложе присутствует сам Государь Соболев Николай Третий!

Грохот аплодисментов стукнул меня по ушам. Все встали. Повернулись. Тысячи глаз устремились на меня. Будь я киллером, то обязательно воспользовался бы случаем. Идеальная мишень.

Я встал, улыбаясь идиотской улыбкой, и мысленно включил Внутреннее Зрение и Абсолютный Слух. Мир замедлился. Звуки разделились: грохот аплодисментов, учащенное дыхание Анны рядом, скрип сидений, шепоток Ольги Рыльскому на ухо:

— Смотрите за левым проходом княжна…-.

И… вдруг на сцене. За кулисами, в узкой щели между декорациями, я заметил Движение. Три фигуры в костюмах хора. Один нервно теребил что-то под плащом. Двое других — стремительно сближались с ним. Мелькнул блеск стали. Быстро, профессионально. Короткая борьба показалась дружеским объятием. Тело «артиста» с револьвером в руке обмякло. Его быстро потащили вглубь, за декорации. За ним потянулся кровавый след. Люди Рябоволова сработали хорошо. Чисто. Спасли императора!

Конферансье побледнел, как полотно, увидев боковым зрением эту суету за ширмой. Он резко повернулся к залу, широко улыбнулся, но в его глазах плескалась паника.

— И… и позвольте представить! — его голос сорвался на фальцет. Жизнь за царя! История любви, жертвенности и… неотвратимости судьбы на фоне великих потрясений! Да начнется же первое действие!

Занавес дрогнул. Анна резко сжала подлокотник кресла, ее ногти впились в бархат. Я накрыл ее холодную руку своей. Галантно. Успокаивающе. Для зрителей. Внутри же бушевал холодный гнев. Неотвратимость судьбы? Посмотрим, чья судьба окажется неотвратимее. Рябоволов только что спас мне жизнь? Или просто убрал конкурента до того, как тот испортил мне спектакль? Вопросов было больше, чем ответов. А музыка уже лилась, обещая кровавую драму и на сцене, и, возможно, за ее кулисами.

Глава 11

«Чтобы найти принца, нужно поцеловать несколько жаб».

Фокси Браун

Но как бы там ни было, а потенциальных убийц в округе я больше не наблюдал. Настоящий ад развернулся на сцене Императорского театра. Вот, где страсти по-настоящему кипели! «Жизнь за царя» бушевала кроваво-золотым костюмированным безумием. Пламенные клятвы охотника-тенора разрезали зал, как клинки. Бутафорские демоны с намалеванными рогами рычали с такой искренней яростью, что слюна летела через рампы.

Я смотрел на все это буйство сквозь призму Истинного Зрения. Энергетические нити эмоций — алые от страсти, сизые от предательства, черные от отчаяния — сплетались над головами зрителей в гигантский, пульсирующий клубок.

Актер-охотник, раскинув руки к ложу «монарха», выводил финальную арию верности, а я… ловил легкую дрожь в пальцах Анны. Ее рука, накрытая моей, казалась глыбой льда, вмороженной в бархат. На миг мне даже почудилось, что я хочу согреть ее… Но на самом деле внутри этой ледяной королевы бушевал вулкан. Она не видела блеска мишуры, не слышала визгливых сопрано. Она видела Глеба. Тот миг: когда я свернул ему шею, когда хрустнули его кости, мой горячий отчаянный поцелуй, впившийся в ее губы как клеймо позора. Воздух между нами звенел, как натянутая струна. Казалось, еще секунда… и лед треснет, освобождая кипящую лаву боли.

Чтобы как-то ее отвлечь, я пошел на риск. Отчаянный ход. Я наклонился к ней, не отрывая взгляда от сцены, где «демон» заносил кинжал над «царем». Шепот был едва слышен даже под грохот оркестра:

— Ваш отец… Князь Белоусов, если мне не изменяет память? — это имя прозвучало как щелчок замка. — Говорят, он сумел растопить лед сердца Ольги Павловны. Каким он был? Безумным романтиком? Непреклонным воином? — мой голос был нарочито легким и праздным, будто я спрашивал о фасоне ее платья.

Девушка вздрогнула всем телом, словно от удара током. Ее глаза мелькнули двумя синими лезвиями, отточенных ненавистью, и метнулись ко мне.

— Зачем вам это? — ее шепот прошелестел падающей птицей.

Я повернул голову, встретив ее взгляд. Улыбнулся. Глупо, по-Николаевски.

— Раз уж нам суждено делить трон… — пожал я плечами, бархат моего фрака блеснул в лучах прожекторов. — я хочу узнать, какая кровь течет в ваших жилах. Княжеская, охотничья? Или… вашей матери? Чего больше? — это было отвлечение от болезненного созерцания знакомых сюжетов на сцене. Ну, и заодно мне просто хотелось помочь Рыльскому.

Между нами повисла колючая пауза… Грохочущая тишина оркестра и затаившего дыхание зала. Только тенор на сцене выводил пронзительно высокую ноту любви к тирану. Анна побледнела. Ее губы сжались в тонкую белую нить. Потом, сквозь стиснутые зубы, словно выплевывая осколки стекла, она заговорила:

— Он был Охотником. Золотой Пулей. — каждое слово звучало, как удар молотком. — Он с гордостью носил шрамы от когтей Князей Бездны, а не все эти дурацкие ордена, что так любят выводить на парадных портретах. Он мечтал… — голос девушки дрогнул, в синих глазах блеснула влага. — мечтал выжечь Скверну дотла. И он ненавидел… ненавидел слово «нет». Как саму смерть! — Анна резко выдохнула, отводя взгляд к сцене, где «охотник» погибал под ударами «демонов». — После его гибели… мать… стерла его фамилию. Как ядовитое пятно. Вернула себе девичью «Меньшикова». Она постаралась вырезать его… из своей жизни. Из… моей. Она стала… — девушка сглотнула ком. — … стальной. Ледяной. Как сейчас. И меня ждет та же участь…

Я перевел взгляд на Ольгу Павловну. Регентша сидела, выпрямив спину, лицо сверкало безупречной маской владычицы. Но когда на сцене бутафорский коготь «демона» вонзился в грудь актера-охотника, случилось невероятное. Из уголка ее ледяного глаза скатилась одна-единственная слеза. Кристально чистая. Она упала на бархат корсажа, оставив темное пятнышко. Ольга смахнула ее движением пальца — быстрым, резким, будто давила ядовитого паука. Без выражения.

— Она… тогда была тенью… — прошептала Анна, ловя мой взгляд, устремленный к ее матери. Голос ее звучал странно, от него веяло горечью потерянного детства. — Мама ходила по замку, как призрак. А теперь… теперь она своей тенью накрыла всех нас. И я обязана