Ледяное пламя Якова Свердлова - Роман Валериевич Волков Страница 29

учредил в своей камере, отбывающих «крепостное заключение» опытных революционеров, самую настоящую коммуну. Суть ее сводилась к совместному ведению быта — опытные политические арестанты заключили добровольное соглашение о том, что все деньги и продукты, принесенные родными, они будут передавать в общий котел для распределения поровну между всеми членами коммуны, независимо от того, получают ли они с воли передачи или же нет. В эту же коммуну поступали продовольствие и денежные средства от Международного Красного Креста. В камере же молодых революционеров сидело много заключенных из других городов — они ведь приехали со всего Среднего и Северного Урала. Откровенно говоря, без коммуны юные эсдеки были бы обречены на голод, так как тюремное питание состояло исключительно из одной только баланды и черного хлеба, который арестанты метко называли «динамитом».

Свердлов мало того, что по-братски делился драгоценными продуктами с молодежью, он еще изобрел удивительно остроумную систему обеспечения ребят горячим чаем. Николай Давыдов вспоминал об этом с особым удовольствием и восторгом: «Соблюдая большие предосторожности, чтобы не накрыли тюремные надзиратели, мы продолбили в смежном с крепостниками углу камеры небольшую дыру, которую днем замазывали с обеих сторон хлебом и затирали известкой. Вечером, когда вскипал на лампах чайник, из соседней камеры раздавался условный стук. Один из нас становился у двери на страже, а другие начинали разделывать дыру. Яков Михайлович просовывал в нее жестяную трубу и через нее лился в подставленные нами кружки долгожданный чай» (113). Яков за годы своих «тюремных университетов» узнал и прочувствовал подлинную ценность чая в неволе. После этой спецоперации весь юный Уральский комитет превратился в его искренних поклонников.

Самыми перспективными из трех десятков молодых большевиков Свердлову показались Николай Давыдов и Петр Ермаков — уже знакомый ему рабочий с Верх-Исетского завода, который входил в группу боевиков Федора Сыромолотова. У Ермакова была репутация абсолютно безжалостного типа, способного буквально на все: «Уголовник П. З. Ермаков в 1907 г. убил полицейского и отрезал ему голову. В том же году он совершил вооруженное ограбление транспорта с деньгами» (115).

Ермаков сидел отдельно от Давыдова в камере на двенадцать человек: «Яков Михайлович, как староста, часто заходил в нашу камеру. Вместе с нами сидели еще анархисты… Яков Михайлович устраивал диспуты с ними. Анархисты были грамотные, теоретически подготовленные ребята. Но он их разбивал в пух и прах» (80). Давыдову и Ермакову Яков предложил перейти в камеру к «крепостникам». И поначалу Коля с Петей даже пожалели о своем согласии — товарищ Андрей плотно решил заняться их образованием: «Вы еще молодые. Сидеть вам придется не меньше года. Пользуйтесь случаем и выковывайте из себя настоящих большевиков, — убеждал нас Яков Михайлович. Мы дали согласие. Надо сознаться, что в первые недели тяжеленько нам было. Привычки к умственному труду, к книге у нас не было. Махать десять часов слесарным молотком на заводе казалось нам куда легче, чем сидеть восемь часов над книгой да еще составлять конспекты» (116).

Будущий цареубийца Петр Ермаков был завербован в социал-демократы Клавдией Новгородцевой, а после совместной отсидки в Екатеринбургском централе навсегда стал человеком Якова Свердлова

Сложно сейчас сказать наверняка, какими мотивами руководствовался Яков, опекая молодых большевиков. Была ли это «групповщина» и борьба за внутритюремное влияние, как об этом презрительно писал Николай Чердынцев, был ли то альтруизм чистосердечного строителя светлого будущего, или же ему просто не давала покоя деятельная натура. По-настоящему важным оказался результат. Свердлов не ошибся в Ермакове — этот мрачный и жестокий тип навсегда остался его человеком. Не ошибся он и в Давыдове. Вскоре молодой человек поведал Якову об уникальной возможности наладить связь с волей и предложил свои услуги.

Как ни старались жандармы и их агенты, а все же поголовно актив социал-демократов арестовать в марте им не удалось. На свободе оставались партийцы хоть и второго эшелона, но вполне активные и ответственные. Они всеми силами пытались связаться с товарищами, находящимися в заключении под круглосуточным неусыпным контролем. Николаю повезло и с друзьями, и с любящей матерью: «Как-то я сказал Свердлову, что получил с воли нелегальным путем письмо от товарища, уцелевшего от ареста. Яков Михайлович живо спросил, как мне удалось это сделать. Я рассказал, что мать во время свидания передала мне передачу в корзине и успела шепнуть, что под одной из планок что-то есть» (113).

Свердлову понадобилась вся сила его характера, чтобы сдержаться. Он выждал время и убедился, что вокруг нет посторонних ушей. Лишь после всех конспиративных предосторожностей Яков набросился на младшего товарища с нетерпеливыми расспросами: «А ты можешь таким же путем послать ответ?» Николай утвердительно кивнул головой и пообещал, что попробует. Яков сжал его плечо и, глядя прямо в глаза, проникновенно произнес: «Давай пробуй. Это очень важно для нас!»

Записки писали на папиросной бумаге. Давыдов их аккуратно прятал под планкой в корзине, а потом на свидании одним лишь движением глаз показывал матери — загляни, мол, в тайник, там есть кое-что. Отважная женщина доставляла эти записки разным адресатам. Полиции и в голову не могло прийти проследить за ней — революционер-то у нее сынишка, не она же сама! А между тем, пока Николай Давыдов и Свердлов сидели вместе, бывшему уполномоченному ЦК удалось соединить разорванные нити своего Екатеринбургского комитета: «Яков Михайлович несколько раз поручал мне отправлять этим способом письма на волю. „Почта“ работала аккуратно, и ни разу не было провала» (113). Снова, как и в Перми, Свердлов хоть и сидел за решеткой, но был в курсе текущей политической ситуации, держа в руках управление местными подпольщиками.

Ближе к осени Ральцевич решил прекращать следствие и передавать дела выше по инстанции для вынесения приговоров. Дела социалистов в столыпинскую пору рассматривали без долгих промедлений. Вскоре пришло решение министра внутренних дел, согласно которому все 34 молодых революционера приговаривались к двум-трем годам ссылки в Архангельскую губернию, Вологодскую и Тобольскую губернии, а также в Туруханский край. Арестанты начали готовиться к этапированию. В этот момент все их разговоры в камерах сводились к тому, что непременно надо бежать. Диалоги были примерно такие: «Я прямо с этапа ходу дам! — Ну, это ты, брат, заливаешь нам баки. Придется все-таки прокатиться до конца маршрута. — Не только прокатиться, но и на месте осмотреться. — Пустое! Нам товарищи с воли непременно помогут бежать как можно раньше». Николай Давыдов тоже решил при первом удобном случае бежать. При этом ни один из парней о трудностях нелегального положения даже не задумывался и, откровенно говоря, даже не