Книга 1. «Мы наш, мы новый мир построим…», 1917–1938 - Андрей Константинович Сорокин Страница 170

думаю, что сомнения Наркоминдела проистекают из непонимания международной обстановки. Конфликт идет не столько между Италией и Абиссинией, сколько между Францией, с одной стороны, и Англией — с другой. Старой Антанты нет уже больше. Вместо нее складываются две Антанты: Антанта Италии и Франции, с одной стороны, и Антанта Англии и Германии — с другой. Чем сильнее будет драка между ними, тем лучше для СССР… Нам выгодно, что[бы] драка у них была как можно более длительной, но без скорой победы одной над другой»[1608].

Письмо И.В. Сталина Л.М. Кагановичу и В.М. Молотову об экспорте хлеба в Италию и конфликте между Италией и Францией

2 сентября 1935

Автограф И.В. Сталина

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 89. Л. 2–2 об.]

В начале 1930-х гг. Сталин и Молотов вырабатывают специфический язык, используя который советские лидеры станут представлять советскому и зарубежному общественному мнению позиции страны на внешнеполитической арене. Многие из публичных выступлений станут выдерживаться в определенной тональности.

В марте 1929 г., прочитав опубликованный в «Правде» доклад Ворошилова на 2-й областной ленинградской партконференции, где давалась оценка международной ситуации, хозяйственного строительства, резко критиковались «правые уклонисты», Сталин направил ему записку: «Мировой вождь, едри его мать. Читал твой доклад — попало всем, мать их туда». Ошалевший Ворошилов переспросил: «Ты лучше скажи, провалился я на все 100 % или только на 75 %». Сталин успокоил и поощрил соратника: «Хороший, принципиальный доклад. Всем гуверам, чемберленам и бухариным попало по заднице»[1609].

В январе 1933 г., ознакомившись с заключительной частью доклада Молотова на 3-й сессии ЦИК СССР 6-го созыва, Сталин направил ему одобрительную записку: «Сегодня я читал международную часть. Вышло хорошо. Уверенно-пренебрежительный тон в отношении великих держав, вера в свои силы, деликатно-простой плевок в котел хорохорящихся «держав», — очень хорошо. Пусть кушают» [1610].

* * *

Внутренние «нестроения» в СССР эпохи «большого скачка» на рубеже 1920–1930-х гг. подогревали опасения советского руководства о возможности внешнего вторжения. В феврале 1930 г. Сталин ответил на вопросы слушателей Коммунистического университета им. Я.М. Свердлова. В их числе был и такой: «Какое влияние ликвидация кулачества как класса и обострение классовой борьбы у нас, экономический кризис и подъем революционной волны в капиталистических странах могут иметь на длительность [мирной] «передышки»»? Сталин ответит: «Перечисленные вами средства и условия могут значительно сократить сроки «передышки»»[1611]. В марте нарком обороны Ворошилов в письме своему заместителю Я.Б. Гамарнику признал, что «внешнее положение Советского Союза к весне 1930 г. складывается далеко неблагоприятно. Ложная информация… о нашем внутреннем положении в связи с коллективизацией сельского хозяйства, раздутые до невероятных размеров сплетни о гонениях на религию в СССР, надежды на кулака, на крестьянские волнения и т. д. и т. п. разжигают страсти в некоторых крайних кругах милитаристов. Острейший экономический кризис в Польше и Румынии и общая неустойчивость политического положения внутри капиталистических стран вообще создают благоприятную обстановку для военных авантюр»[1612]. В письме Молотову от 1 сентября 1930 г. Сталин выразил уверенность: «Поляки наверняка создают (если уже не создали) блок балтийских (Эстония, Латвия, Финляндия) государств, имея в виду войну с СССР. Я думаю, что пока они не создадут этот блок, они воевать с СССР не станут, — стало быть, как только обеспечат блок, — начнут воевать (повод найдут)» [1613].

Очередная волна «военной тревоги» накрыла советское руководство и послужила причиной того, что Сталин выступил инициатором мирных усилий Союза ССР на польском направлении. Польше, как уже имел возможность убедиться читатель, в советском военном планировании в этот период отводилось место главного военного противника. Находясь в отпуске на юге, 30 августа 1931 г. Сталин писал в Москву Кагановичу: «Почему не сообщаете ничего о польском проекте пакта (о ненападении)..? Дело это очень важное, почти решающее (на ближайшие 2–3 года), вопрос о мире… Обратите на это дело серьезное внимание, пусть ПБ возьмет его под специальное наблюдение и постарается довести его до конца всеми допустимыми мерами. Было бы смешно, если бы мы поддались в этом деле общемещанскому поветрию антиполонизма, забыв хотя бы на минуту о коренных интересах революции и социалистического строительства»[1614]. Получив польский проект, Сталин распорядился начать переговоры; в очередном письме Кагановичу 7 сентября он подверг критике руководство Наркомата иностранных дел за «грубую ошибку, для ликвидации которой необходимо более или менее продолжительное время»[1615]. 20 сентября Политбюро обязало «НКИД в 2-декадный срок представить в Политбюро свои соображения»[1616]. 20 ноября Литвинову было предписано «сегодня же, или, в крайнем случае, завтра, начать формальные переговоры… о заключении пакта ненападения»[1617].

Записка И.В. Сталина К.Е. Ворошилову о его докладе на 2-й областной ленинградской партконференции

14 марта 1929

[РГАСПИ. Ф. 74. Оп. 2. Д. 38. Л. 38]

Записка К.Е. Ворошилова о его докладе и ответ И.В. Сталина

Не ранее 14 марта 1929

[РГАСПИ. Ф. 74. Оп. 2. Д. 39. Л. 43–43 об.]

Сталин в эти дни решил полностью сосредоточить польские дела в своих руках, будучи, видимо, не удовлетворен тем, как решает вопросы профильное ведомство. 26 ноября 1931 г., заслушав вопрос «О Польше», Политбюро создало специальную комиссию «по советско-польским делам». В нее вошли два представителя Политбюро (Сталин и Молотов) и два руководителя Наркомата иностранных дел (Литвинов и Сто-моняков) [1618].

Письмо И.В. Сталина В.М. Молотову о международной части его доклада на 3-й сессии ЦИК СССР IV созыва

[Январь 1933]

Автограф И.В. Сталина

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 5388. Л. 197]

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о переговорах с министром иностранных дел Польши С. Патеком по вопросу заключения пакта о ненападении

20 ноября 1931

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 435. Л. 3]

* * *

Этой частной перестройкой сферы управления «внешними сношениями» дело не ограничилось. За четыре дня до этого, 22 ноября, решением Политбюро, между прочим, была создана другая — общая, если можно так выразиться, комиссия Политбюро по внешнеполитическим вопросам, наделенная широчайшими, хотя и не очень ясно определенными полномочиями. В нее вошли исключительно члены Политбюро — Сталин, Молотов, Каганович, к которым через месяц присоединился Орджоникидзе[1619]. В современной литературе отмечается, что к концу 1931 г. «окончательно сложился триумвират Генерального