Диалог с Богом. История противостояния и взаимодействия человечества с Творцом - Джордан Питерсон Страница 5

оказываются для нас превыше прочих, и все, что мы считаем менее важным, мы отправляем или в глубины ада – как помеху, препятствие или врага, – или в невидимое царство «бесполезности». Так мы упорядочиваем, упрощаем и сокращаем мир еще до того, как с ним соприкоснемся. Это определение приоритетов – не просто пассивный процесс. Это активный отказ, это дар, это жертва. Мы – не просто покорные получатели очевидных истин. Акт восприятия не ограничен ощущением – наравне с этим он представляет собой усилие, требующее двинуть глазами, ощупать, прислушаться. Все наши впечатления сводятся не к рефлекторной чувствительности, но к мотивации и действию, и ощущение никогда не возникает прежде, чем мы начнем действовать. Что бы ни занимало наше внимание – все, что осознано нами, на сколь угодно краткий миг, – на мгновение возводится на высочайший пьедестал, прославляется и почитается, независимо от того, известно ли об этом нам самим. Мы должны точно определить, что для нас важнее всего в настоящее время, и не отвлекаться ни на что иное. Эти элементы непродолжительного, даже прицельного внимания, в свою очередь организованы в какой-то мере связно (в зависимости от того, насколько мы цельны) в пирамидальную ценностную структуру. Более того, либо на ее вершине находится что-то одно – наша окончательная цель – либо это дом, разделившийся сам в себе, который не устоит (Мк 3:25). Мы видим мир сквозь иерархию ценностей. Это карта, без которой мы бы просто заблудились на неведомой земле. Итак, мы воспринимаем и постигаем в соответствии с тем, к чему мы стремимся. Это поразительное понимание, о котором очень мало говорят и которое подразумевает, что именно от наших ценностей зависят и наши несчастья, и наша радость.

По большей части наше общение – это описание цели. Мы сообщаем другим о том, что делаем, и в предвкушении ждем, что они расскажут нам о том же. Даже болтая ни о чем, мы желаем знать, чем занимаются другие. Чего они хотят? Чему уделяют внимание? Если беседа о подобных вещах становится более глубокой, то мы говорим не о ближайшей цели, а о характере, поскольку характер – это всего лишь привычное воплощение целей. Постичь его – значит познать себя или других. Как мы обретаем и репрезентируем такие знания? Мы отыгрываем, подражаем, исполняем роли – драматизируем – чтобы представить и усвоить модели внимания и действия, характерные для нас и для других. Если выразить эту мысль более отвлеченно, то мы рассказываем историю. Когда мы говорим о целях отдельных людей или народа, о пути их развития, о преградах, возникающих на нем, и о возможностях, которые он предоставляет, об их друзьях и недругах или о союзниках и врагах – о формирующемся нравственном ландшафте, – мы рассказываем историю. Так мы определяем приоритеты, упорядочиваем и постигаем мир. Так мы описываем цель, видя мир лишь по отношению к ней. Что представляет собой история, подробно повествующая о цели и обо всех ее последствиях? Описание структуры, которая становится нашим «окном в мир». В различных характеристиках, образах, словесных портретах перед нами возникают ценностные структуры, в рамках которых проявляется воспринимаемый мир. Почему это имеет значение? Что они обозначают? Почему это важно – даже жизненно важно? Видеть мир, непостижимо сложный, и действовать в нем – это задача, внушающая ужас. Поэтому мы ценим описания того, как следует воспринимать все, что мы видим и слышим, и как себя вести – и, возможно, ценим их превыше всего.

В детстве мы разыгрываем истории, забывая обо всем на свете. Даже повзрослев, мы увлекаемся историями, предстающими на сцене, на экране, в художественных произведениях, поскольку нет никаких иных знаний, которые были бы для нас нужнее, чем знания о том, как создавать, проверять и улучшать иерархию ценностей – структурную основу, предназначенную для осмысления фактов, важных для нас. Так мы со временем начинаем, в экзистенциальном смысле, выстраивать мир, в котором живем, и создаем свою реальность. Так мы движемся вперед – и даже решаем, какой смысл вкладывать в эти слова. Мы видим, как герой стремится к высшей цели, утверждает истину ценой своей жизни, жертвует во имя лучшего, благородно противостоит «пращам и стрелам яростной судьбы» – и все же сохраняет свою цельность. Мы следим за тем, как перед ним раскрывается мир и как объекты, важные в его странствии, становятся помощниками или преградами на его пути. Нам интересно, как друзья, которых он находит в странствии, приносят жертвы, чтобы его поддержать, и это доставляет нам радость. Мы видим, как его враги обманывают, крадут, предают, лгут, терпят крах, и чувствуем, что правосудие свершилось – или становимся свидетелями их торжества и возмущаемся, решив, что нас обманули. В двух словах, мы очарованы обладателями возвышенных стремлений – и если мы отважны, то желаем, чтобы нами овладел их дух.

Мы стремимся – или надеемся – увидеть то, что видят они, испытать их чувства, выучить их уроки, укрывшись в безопасном мире фантазии. В этом и состоит ценность вымысла: он позволяет нам экспериментировать с ценностями, ничем не рискуя, а игра, формирующая наше восприятие, проходит наиболее безопасно и эффективно.

Мы ставим самое ценное – желанную цель, искомое благо, – на вершину, на высшее место, на самый высокий пьедестал. Пусть даже только на мгновение, но мы настраиваемся на цель, которую считаем главной. Мы думаем лишь о том, что полагаем достойным внимания и усилий. Мы постулируем благо – которое, по крайней мере, лучше исходного. Это акт веры, поскольку благо может быть где-то еще; и в то же время это жертва, поскольку в погоне за определенным благом мы отказываемся от всех остальных. Каждый акт восприятия сверяется с этой изначальной, определяющей верой. При этом шагом к цели – земле обетованной – становится даже само решение, устанавливающее рамки интерпретации, поскольку такое восприятие зависит от действия – неотъемлемой части наших странствий. Цель очерчивает вокруг нас моральный ландшафт, где конечный пункт представляется наивысшим воображаемым благом, – по крайней мере там и тогда, где это, в силу намерения, кажется нам уместным. Цель наделяет мир смыслом, определяет приоритеты и даже способ ее восприятия. Она открывает путь и указывает наиболее вероятный маршрут, способный привести нас туда, куда мы решили отправиться. Именно в виде цели, в ее зримом воплощении, в форме погони за ней, ставшей смыслом наших действий, перед нами предстает и характер.

Это ставит перед нами очень важные вопросы. Если мы видим и должны видеть мир сквозь призму истории, если он сам открывает себя в ее