Таинство ближнего - Мать Мария (Кузьмина-Караваева) Страница 13

быть в Прибалтике и в Финляндии. Многое я видала, о многом узнала из рассказов очень сведущих людей. Может быть, самое страшное, что явно сейчас в этих старых монастырях, – это возраст монахов и монахинь. Ведь, скажем, на Валааме постригаться нельзя – он механически обречен на вымирание. В Прибалтике бесконечно затруднены постриги неместных подданных – а где же рассчитывать на специфический расцвет монашеских идеалов у латышей и эстонцев? Монастыри пустуют – это несомненно.

Но даже помимо этого явления, общее впечатление от этих монастырей заставляет сильно задумываться. В них, несомненно, много личного благочестия, личного подвига, может быть, даже личной святости; но как подлинные организмы, как некое целое, как некая стена нерушимая, они просто не существуют.

Так ясно, что, переступи большевистский сапог через границу – благо она так недалека, несколько десятков километров, – и ничего от монастыря не останется. Или попадет он в какую-нибудь комбинацию несложной и провинциальной местной политики, опять-таки вопрос будет стоять о существовании. А тут еще у многих монастырей, как жернов на шее, богатство ризницы, или рыбные ловли, или угодья, леса – у всякого, сильного и властного, разгорается аппетит.

Значение этих лимитрофных монастырей несомненно: они блюдут заветы, они берегут огромные клады прошлого быта, золотой ларец традиции и благолепия. Надо верить, что они доберегут, дохранят, достерегут. Но это все, на что можно рассчитывать. Они, может быть, даже провиденциально попали в такие своеобразные, далекие от всякой современности условия, что хрупкое и нежное очарование их быта, возможно, так и не будет подвергнуто никакому насилию, никакому соприкосновению с нашей страшной, слишком быстрой и слишком напряженной жизнью.

Но опять-таки перед общецерковным делом было бы преступно и легкомысленно сказать, что вот, мол, они существуют, а потому вопрос и разрешен, не о чем нам больше беспокоиться.

И тут я подхожу к главной моей теме – к положению монашества у нас.

И вот тут встает вопрос о нашем монашестве, о монашестве, которое должно стать новым монашеством, потому что для старого монашества не оказывается старых условий жизни, потому что новая наша жизнь и к монашеству предъявляет новые требования.

Тут сразу я чувствую возражения тех, кто старается быть слепым и никаких этих новшеств не видеть. Они говорят: монах – это один, отъединенный, инок – это иной, – о какой новой жизни можно тут говорить? Православное монашество – это не то что католическое, оно всегда было созерцательно, и есть что-то недопустимое для религиозного сознания в каких-то новых видах активного, в миру пребывающего монаха.

В таком рассуждении все подлежит опровержению.

Верно, что монах – это один, инок – иной. Но это верно только в смысле их внутренней установки, в смысле отъединенности от поисков «своего» в мире. Но подлинное одиночество, сопрягаемое и с внешним одиночеством, во все века существования монашества было уделом самого незначительного числа монахов. Общежительные монастыри никогда не были местом уединенной созерцательной жизни, а, скорее, растили братскую любовь на основании совместной молитвы и совместного труда, совместных трапез и совместного подвига. И особенно уж наши русские монастыри всегда неизбежно организовывали не только духовную жизнь своих уединенных насельников, но организовывали хозяйственную и культурную жизнь всей общины, всего монашеского коллектива. Они не только предавались созерцанию и молитвам, они сеяли, косили, ловили рыбу, учили детей, колонизовали окраины, были религиозными, культурными, экономическими центрами.

Правда, за последние столетия они в большой степени утратили такое значение, и это оттого, что вообще в течение последних столетий вся церковь утратила свое первенствующее значение.

Так вот, при сознании нашей безмерной ответственности в церковных делах речь не может идти только о том, чтобы у нас вообще было монашество. Этого недостаточно: наше монашество должно поставить перед собою задачу занять такое же организующее место в нашей жизни, какое ему принадлежало в отдаленные времена. Задачу надо ставить во весь рост и не смущаться ее размерами.

Посмотрим, что происходит сейчас фактически. Постригаются в монахи. Постригаясь, совершенно искренне думают чуть ли не об отшельничестве. Вслед за пострижением рукополагаются и вскоре оказываются на приходах, во всей гуще жизни, активными священниками. Так жизнь предъявляет свой запрос монашеству.

Вопрос не исчерпывается, конечно, своеобразным поглощением монашества приходами. Мы стоим накануне новых чисто монашеских форм его существования. И эти формы должны организовывать самые разнообразные жизненные потребности.

Мне хотелось бы привести один из возможных проектов такой организации. Представим себе большое женское трудовое общежитие. Со стороны экономической это означало бы организацию жизни по принципу трудовой коммуны, с возможностью максимально дешевого существования для каждого члена такого начинания. При этом деле должны существовать большие мастерские, берущие на себя выполнение самых разнообразных дешевых работ. Дешевизна общежительного быта давала бы возможность не тратить всего дня на заработок, а оправдывать свое существование четырьмя-пятью часами труда. Остальное время можно было бы проводить – для одних – в учении. При пяти часах труда их вполне можно сочетать даже с высшей школой, обеспечивая себе самим стипендию, необходимую для этого. Другие, имеющие склонность к настоящей монашеской жизни, могли бы и ее организовать на основе такого общежительного дела. А кроме того, постепенно к нему можно было бы приспособить и практические миссионерские курсы; в дальнейшем, может быть, и миссионерское дешевое издательство, обслуживаемое собственной типографией и собственными наборщицами.

Таким путем можно было бы создать центр нового активного монашества, центр, концентрирующий в себе подлинное духовное ядро, удовлетворяющий большие потребности, которые, несомненно, существуют. Это ядро несло бы на своих плечах большие и творческие задачи активного православия и организовывало бы около себя не только духовную, но и экономическую и бытовую жизнь значительного числа людей, находящихся сейчас в той или иной степени распыления.

Что против этого можно возразить? Разве только то, что наряду с нашими планетарными теориями задача эта не планетарного размаха. Но для того, чтобы планетарные теории хоть что-либо значили, их необходимо укоренять в самой будничной конкретности. Мы обычно очень хорошо знаем, что мы делаем сегодня и что мы будем делать послезавтра. Провал только относительно планов на завтрашний день. Все написанное и есть попытка восполнить этот пробел.

Истоки творчества[46]

Откуда была сила у Самсона? Копил ли он ее? Растил ли свои мышцы ежедневными упражнениями? Стал ли непобедимым, и тогда, в знак уже существующей силы, Господь велел ему не стричь волосы?

У Самсона сила была не от мышц и не от упражнений, а от того, что этого захотел Бог.

И чтобы в воле Божией не было никакого