Язык и сознание: основные парадигмы исследования проблемы в философии XIX – XX веков - Александр Николаевич Портнов Страница 16

лучше ориентироваться в среде. Они сохраняются и получают дальнейшее развитие у человека, который в своей деятельности сам создает такого рода знаки. Эта, как он выражается, «самостоятельно созданная символика вещей» имеет еще одно важное преимущество – она поддается произвольной регуляции, подчинена воле человека. По сути дела, у Гелена речь идет о том, что современная психология называет сенсорными эталонами. Очень проницательно Гелен отмечает два момента в динамике эталонов. Он показывает, что «оптические символы», т.е. хранящиеся в памяти обобщенные образы вещей, создают в воспринимаемом поле

«определенные центры высокосимволического сгущения, располагающегося, со своей стороны, на различных уровнях, – то есть вещи, и что всю эту систему можно обозреть единым взглядом именно потому, что столь исключительно многое не замечается и не входит в значащие центры»[126].

Наиболее информативные точки воспринимаемых предметов выступают в таком случае как «намеки» (Andeutungen), т.е., в терминологии современной семиотики, как индексальные знаки. Но и сами вещи в конечном счете выступают как знаки, и в этом качестве их

«значения представляют собой точки опоры и вехи для ориентации потенциальных движений, которые сразу отправляются от этих символов и, руководствуясь ими, направляют или тормозят реальное движение»[127].

Тем самым достигаются «зарядка» впечатлений символами, упорядочевание и расчленение оптического поля и появление возможности представлять и планировать действия.

С другой стороны, Гелен указывает, что движения речевого аппарата по аналогии с исследующими движениями руки постоянно воспринимаются не только другими, но и самим говорящим. Тем самым достигается постоянный контроль за собственной деятельностью, возникает качество рефлексивности. Сенсомоторная сфера не просто оказывается, как он полагает, интегрирована в язык, но становится подконтрольна субъекту[128]. Язык и рука выступают как тесно взаимосвязанные системы. Правда, замечает Гелен, природа с присущей ей органической целесообразностью скрывает, как именно осуществляется это взаимодействие, нам вообще не известно большинство исполнительных механизмов. Тем не менее, глубокая взаимосвязь структур языка, интеллекта и моторики не вызывает у Гелена сомнений и, по его мнению, показывает единство сущности человека на трех уровнях, а сочетание моментов со структурами зрительного восприятия сообщает «миру человека» характер «бесконечного пространства активности», в котором все предметы становятся партнерами деятельности[129].

Хотя наши действия, движения и структуры деятельности в процессе их повседневного осуществления чаще всего не находят эксплицитной формулировки в языке, но, как полагает Гелен, само собой разумеется, что совместная деятельность, действия по приказанию, демонстрирование образцов деятельности и т.п. возможны только на основе языка[130].

Сравнивая поведение шимпанзе (по опытам В. Кёлера) и человека, Гелен констатирует, что обезьяны способны подражать действиям других, но не могут преднамеренно демонстрировать удачные решения. Причина неудачи, считает он, не в отсутствии адекватных средств коммуникации, но в устройстве интеллекта, не обладающего способностью к произвольной саморегуляции. Она же достигается взаимосвязью символики различных уровней с подчинением ее высшим уровням регуляции и интендирования[131].

Мы видим, что Гелену удалось еще в 40-е годы (а фактически еще раньше – в программной статье о природе языка[132]) сформулировать ряд достаточно глубоких положений о механизмах сознания и генетических предпосылках сознания и речевого мышления, Гелен строит иерархию ступеней символизации опыта, которая имплицитно заключает в себе и некоторую теорию значения:

1) символически структурированные восприятия и движения (стимулы и мотивы поведения «отгорожены» от непосредственного выражения и «символизированны», т.е. для непосредственного наблюдателя предстают в измененной, символической форме);

2) воображение и фантазия в перцептивной и моторной сфере (представление движений);

3) элементарный язык (ситуационные слова);

4) более высокие формы опыта, планирование действий с опорой на язык;

5) высшие формы фантазии и воображения;

6) элементарное мышление;

7) развитые формы языка, «языковые фантазмы», т.е. способность построения воображаемых ситуаций «в уме», опираясь на язык;

8) теоретическое познание, наука.

Третий уровень имел место в филогенезе и наблюдается в онтогенезе. Собственно-человеческое познание и сознание связываются Геленом с четвертым уровнем. Для высших ступеней (4 – 6) как раз характерна способность к овладению ситуацией и собственным поведением, возрастание способности языковых знаков регулировать динамику психических процессов.

В той теории знака, которая имплицитно содержится в рассуждениях Гелена о языке и уровнях символизации опыта, на первый план выходит операционализация языка, последовательное превращение его во все более удобное орудие мышления (в первую очередь!) и общения. Такое понимание прогресса языка нашло свое отражение в его трактовке взаимосвязи языка и мышления. Мышление понимается прежде всего как речевое мышление, как интенция на предмет, протекающая в речевом звуке. Мышление, в трактовке А. Гелена, предстает как высшая форма «разгрузки» психики от напора чувственных раздражений:

«В мышлении движение интенций освобождается от всякого непосредственно наглядного материала и образов памяти, равно как и от звукового материала словесных образов, благодаря чему интенции приобретают полную свободу перетекать друг в друга, т.е. становятся ходом мысли»[133].

Эта разгруженность сознания от давления внешних раздражителей и делает возможным мышление, протекающее как внутренний диалог человека с самим собой, вслушивание личности в себя саму, вплоть до самых глубинных ее уровней. В этой связи Гелен считает, что открыл «фундаментальный антропологический факт». А именно: то же самое «обращение побуждений», которое является причиной «ухода языка внутрь психики» (т.е. интериоризации), превращая его в психическое орудие и сообщая сознанию пластичность и свободу, одновременно открывает человеку также и сцену диалога с самим собой[134].

В этой связи перед философом встает вопрос о происхождении и прогрессе языка. Рассматривая происхождение языка в филогенезе и его конституирование в онтогенезе, Гелен поднимает вопрос об истоках, «корнях» языка (Sprachwurzeln). Здесь он выдвигает важную мысль о множественности таких корней, понимая под этим то, что в современной науке принято называть коммуникативными и когнитивными предпосылками глоттогенеза. В качестве таковых он рассматривает следующие друг от друга независимые элементы: коммуникативная природа поведения в целом, первичная символизация на сенсомоторном уровне (о которой речь шла выше), деятельность с элементами рефлексии на чувственном уровне и, наконец, – как следствие и синтез – опосредованность контакта с действительностью всеми перечисленными моментами[135]. Все это имеется уже и на довербальном уровне. Синтез этих предпосылок в онто- и филогенезе как раз и приводит, по мысли философа, к появлению высших ступеней знаковости. Правда, Гелен не может сказать почти ничего конкретного о том, как мог бы происходить такой синтез, ограничиваясь общими местами ФА о редукции инстинктов и замене их планируемыми с помощью языка действиями. В задачу философского исследования и не входит реконструкция глоттогенеза или создание модели развития языка в онтогенезе – другое дело, что такие попытки снова и снова предпринимаются