Третий Рим. 500 лет русской имперской идеи - Илья Сергеевич Вевюрко Страница 7

нем дадеся ему взяти мир от земля, и да убиют друг друга, и дадеся ему меч велий» (Откровение 6:4). Вопреки тому, что мы с нашей прямолинейной логикой могли бы подумать, Андрей Кесарийский с готовностью видит во втором всаднике второе поколение христиан – мучеников и учителей Церкви, которые воплотили в жизнь обетование Спасителя: «Не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его…» (Матфей 10:34–35). Отъятие мира толкуется не как политические и военные конфликты, но как противостояние мирским искушениям, в том числе насилию над совестью. Согласно другому комментатору, конь огненного цвета «являет и ложных учителей и еретик, они же аки огнем жегоша, от истины отвращающе человеки».

Третий всадник. «И видех, и се, конь ворон, и седяй на нем имеяше мерило в руце своей. И слышах глас посреде животных, глаголющ: хиникс пшеницы за динар [21], и три хиникса ячменя за динар, и елея и вина да не преобидеши» (Откровение 6:5–6). Измерение Андрей связывает с усилением искушений. Силы искушаемых и цена их терпения оказываются различными. Но елей и вино, которые в античности понимались как лекарства, изображают человеколюбие Бога, врачующего душевные раны отпавших и возвращающихся. Другой толкователь говорит, что черный цвет – это цвет умирающего, а мерило предвещает голод и нехватку земных благ. Символически это духовный голод, который усиливается среди «неверных». Елей и вино, согласно этому толкователю, следует понимать в том смысле, что «благая творящих» Господь не оставит, но даст им пережить этот период, питаясь в пустыне, подобно пророку Илии.

Четвертый всадник. «И видех, и се, конь зеленый [вариант: бледный], и седяй верху него, имя ему смерть, и ад последоваше ему, и дана бысть им власть убити на четвертой части земля мечем, гладом, и смертию, и зверми земными» (Откровение 6:8). Примечательно пересекается с посланием Филофея второе толкование этого текста в нашей рукописной традиции: «Сим конем знаменает и всех лицемерников и еретиков, над ними же седит смерть, и ад за ними идет, сиречь потопление вечное». Убитые на четверти земли относятся здесь и к насильственно убиенным, и «наипаче мечем ложнаго учения еретическаго». Также и голод трактуется двояко: физический и «глад слова Божия». Зверей тот же комментатор интерпретирует как «учителей, по плоти живущих, и жестоких и суровых, и еретическими хитростьми поревающих в погибель человеки».

Второй всадник. Русский лицевой Апокалипсис XVI века

Четыре апокалипсические эпохи сменяют друг друга не обязательно так, чтобы одна наступала с исчезновением предыдущей, но, может быть, и наслаиваясь, как черепица. При этом географический центр первой, самой короткой и самой светлой эпохи апостолов, – Рим, где закончили свои земные странствия «первоверховные» Петр и Павел. Вторая, эпоха мучеников и святых отцов, а значит, и Вселенских соборов, обретает постепенно свой центр в Константинополе, втором Риме, что не означает моментального падения первого: так, в письме к Мунехину Филофей отмечает, что латиняне на протяжении многих веков были «в соединении с нами». Третья эпоха – это, как мы видели из толкования, бегство в пустыню. Поскольку это еще не конец земной истории, вполне логично, если, считая Римскую империю «удерживающей» мир от прихода антихриста (таково известное толкование святителя Иоанна Златоуста на 2 Солунянам 2:7), Филофей видел в ней эпоху Третьего Рима. В тексте Апокалипсиса Рим вообще нигде не упомянут, но нельзя не согласиться с тем, что Филофей созвучен толкователям, хотя от них его отделяет примерно такой же промежуток времени, как их самих от апостола Иоанна. Толкователи с готовностью применяют Апокалипсис к историческим событиям, им уже известным, – не потому что рационалистически «приспосабливают» его к своему времени, а потому что действительно считают его предсказанием и находят уже отчасти сбывшимся. Филофей делает то же самое.

Он, прежде всего, созерцает Новый Завет как единую реальность: хотя Рим не упомянут в Откровении, о нем часто пишет апостол Павел, причем в экзегезе посланий этого апостола «Рим – весь мир». А Иоанн говорит о судьбах мира, следовательно, и Рима. Здесь незримо присутствуют, конечно, также книга пророка Даниила, византийские учения о царстве, принцип translatio imperii. Но главное основание для толкования Филофею дает актуальное положение дел: он видит Откровение сбывающимся, как видели комментаторы до него. Три всадника уже явились, христианство от расширения перешло к сужению. Из того, что четвертому всаднику имя «смерть», старец делает вывод: четвертого Рима не будет. В контексте прогнозов на 1524 год этот вывод имел, конечно, конкретное приложение: не будет «перемены царств», единственное православное государство не падет в простой череде исторических событий, как пали предшественники. Примечательная уверенность, основанная словно бы на понимании потенциальной мощи еще только набирающего силы, не так давно признававшего свой вассалитет от Орды государственного образования. На самом деле нам неизвестно, насколько хорошо Филофей был осведомлен в экономике, политике и военном деле. Но уверенность его, несомненно, поддерживалась наличием не одного только русского государства. Не менее, даже более важным фактором было наличие русской церкви – общины, получившей в удел государство, соразмерное себе.

Всадники Апокалипсиса. Гравюра Альбрехта Дюрера, 1498 г.

Жена, облеченная в солнце

Если уважаемому читателю кажутся странными и утомительными все эти церковные прения вокруг невидимых (и, кто-то скажет, несуществующих) вещей, то я позволю себе напомнить ему, что идеи вообще невидимы, так что проблема не в этом, а в том, являются ли они для нас живыми. Ведь бывает и так, что «все труды человека – для рта его, а душа его не насыщается» (Екклесиаст 6:7). Политика, экономика, наука, техника, быт: эти силы то по нисходящей, то по восходящей и в иных очередностях претендуют на главенство над человеком, но за всей их организацией стоит цель – иногда забытая, в таких случаях она разлагается, а другие, микроскопические личные и корпоративные цели делают своей пищей продукты ее распада, – за целью же стоит идея, то есть то, в силу чего цель признается достойною. Для кого христианство мертво, тому должны казаться дикими от начала до конца идеи, управлявшие верующими русскими людьми помимо их, общих всему человечеству, желаний, заблуждений и страхов. Но для инока Филофея и критического числа его современников христианство было в высшей степени живо, а церковь представала перед их мысленным взором и перед их чувством не как организация, ограниченно полезная для общества, но как само общество.

Церковь можно рассматривать с нескольких точек зрения. Во-первых, как