Турецкие войны России. Царская армия и балканские народы в XIX столетии - Виктор Валентинович Таки Страница 49

href="ch2-594.xhtml#id798" class="a">[594]. Однако этот умеренный подход не мог удовлетворить ни герцеговинских или болгарских повстанцев, ни Московский славянский благотворительный комитет, чьи громкие осуждения османского «варварства» находили все больший отклик в российском обществе[595]. Под его давлением настроение Александра II постепенно становилось все более воинственным, хотя и страх повторения крымского сценария никогда его не покидал.

На этот раз, однако, политическая ситуация в Европе принципиально отличалась от той, что имела место четверть века назад. И Франция, и Австро-Венгрия все еще оправлялись после недавних поражений, нанесенных им Пруссией, в то время как торжествующий Бисмарк явно не стремился антагонизировать Россию, чья благожелательная нейтральность помогла ему объединить Германию. Это сделало задачу создания антирусской коалиции гораздо более трудной для Лондона. Состояние европейского общественного мнения также отличалось. После подавления революций 1848–1849 годов европейские либералы и радикалы были едины в своей ненависти к России как «жандарму Европы» и в то же время зачастую благожелательно настроены по отношению к Порте, чья политика вестернизации включала и либерально-правовой компонент[596]. Два десятилетия спустя эта симпатия уступила место порицанию «турецких зверств в Болгарии», которое стало орудием в борьбе лидера британских либералов Уильяма Гладстона с консервативной и тюркофильской политикой премьер-министра Бенджамина Дизраэли[597].

По мнению Джемиля Айдина, антиосманские настроения в Британии и других европейских странах во время Восточного кризиса составили важный этап в процессе расовой стереотипизации мусульман, который способствовал оформлению монолитных гегемонистских нарративов, противопоставлявших ислам западному миру[598]. Это обобщение отчасти подтверждается исследованиями российской политики в отношении мусульманского населения в середине XIX века. Политизация ислама в контексте Кавказской войны способствовала эрозии толерантного к нему отношения, присущего Екатерине II, и началу попыток сдержать исламизацию российских подданных[599]. На уровне государственной политики нейтральное или даже позитивное отношение к исламизации язычников уступило место усилиям христианизировать последних посредством перевода миссионерской деятельности на местные языки[600]. Одновременно темы фанатизма, угнетения и невежества потеснили мотивы морального благородства и восточную эстетику в репрезентациях ислама и мусульман в российской прессе.

И тем не менее взгляды образованных представителей русского общества на Османскую империю и ее мусульманское население не полностью утратили былую неоднозначность. Антиисламский поворот середины столетия отчасти компенсировался все более критическим отношением к самому европейскому обществу и политике вестернизации, проводившейся Портой. Воспроизводя славянофильскую критику петровских реформ в своей собственной стране, некоторые российские критики Танзимата утверждали, что стремление османских реформаторов создать армию европейского образца и уравнять мусульманских и христианских подданных султана в правах противоречило основам ислама и подрывало национальный дух османли[601]. Рассматривавшиеся выше донесения русских военных агентов в Турции со второй половины 1820‑х годов действительно подчеркивали непопулярность реформ среди провинциального мусульманского населения. При этом сами русские агенты порой относились к провинциальным мусульманам с определенной симпатией, и это же отношение позднее характеризовало некоторых русских консервативных публицистов[602].

Открытие россиянами провинциального мусульманского населения Турции, отличавшегося от столичных османли и порой оппозиционно настроенного по отношению к Порте, проявилось во все более нюансированном описании этой категории мусульманского населения в российских военно-статистических обзорах Европейской Турции 1860‑х и начала 1870‑х годов. Как показано выше, в этих обзорах коренное мусульманское население восточных Балкан отделялось от недавних иммигрантов из Крыма и с западного Кавказа. Рассуждая об Османской империи, российские военные наблюдатели наделяли разные категории мусульманского населения разными моральными качествами и политическими настроениями, а также приписывали им разное отношение к христианам. Ниже демонстрируется, что и участники военного планирования в 1876–1877 годах, и временная российская администрация в Болгарии в 1877–1879 годах в целом придерживались этого нюансированного подхода, несмотря на то что отдельные генералы могли доходить до крайностей исламофобии.

Как и следовало ожидать, такие крайности характеризовали прежде всего авторов различных проектов мобилизации балканских христиан на антиосманскую борьбу. Первый подобный проект принадлежал генерал-майору И. К. Кишельскому. Этнический болгарин, обучавшийся в России по стипендии, утвержденной Николаем I, Кишельский с началом Крымской войны поступил на военную службу. Во время обороны Севастополя он командовал отрядом охотников и пластунов, а впоследствии участвовал в «замирении» северного Кавказа. Позднее, по свидетельству Милютина, Кишельский играл роль «нашего секретного повереннаго по делам христианских областей северной Турции»[603]. В январе 1876 года Кишельский составил «Временный проект организации восстания в Болгарии за независимость и свободу жизни», представлявший собой свод организационных и тактических принципов, предназначавшийся для болгарских волонтеров. Автор отмечал, что «все народы в Европейской Турции, за исключением болгар, [имеют] свой военный язык, свои библиотеки и военные уставы, которыми руководствуясь, они всегда, везде и во всем будут иметь боевые успехи на поле битвы». Кишельский писал еще до подавления османами Герцеговинского восстания и утверждал, что боснийские и герцеговинские сербы успешно сопротивлялись туркам благодаря не только личной храбрости, но и знанию сербских воинских уставов. Соответственно, целью автора было «познакомить своих братьев Болгар с военным искусством»[604].

Кишельский утверждал, что наилучшей стратегией против османских войск и башибузуков было рассредоточиться в горах, что в свою очередь заставило бы османов разделить свои силы и тем самым ослабило бы их. Такой образ действий также позволил бы «обеспечить и прикрыть на первых порах от турецкого фанатизма сотни тысяч женщин и детей». Поскольку была вероятность, что турецкое население укроется в крепостях или поблизости от них, Кишельский предложил поступать сходным образом и укрывать болгарские семьи в местах, специально подготовленных предводителями добровольческих отрядов. Уходя в горы, жители селений должны были брать с собой провизию, предметы быта и церковную утварь[605]. По мере постепенного роста числа волонтерских отрядов Кишельский предполагал создание «народных армий». Две из них должны были занять Дунайскую Болгарию и Восточную Румелию. Третья народная армия, сформированная на западе, должна была действовать на территории, простиравшейся до Ниша и границ Сербии и Боснии на севере, до Албании на западе и Македонии и Фессалии на юге[606].

В начале апреля 1876 года Кишельский встретился с Милютиным и передал ему «печальные известия» о положении в Болгарии. По утверждению Кишельского, Болгария была в наихудшем положении в сравнении с другими областями Османской империи, поскольку мусульманское меньшинство в ней было вооружено, в то время как христианское большинство было безоружно и опасалось «поголовного истребления». Милютин посоветовал Кишельскому удерживать своих соотечественников от преждевременного восстания и выжидать до тех пор, пока не прояснится ситуация вокруг Боснии и Герцеговины. «Если суждено решить вопрос оружием, – рассуждал Милютин, – Болгария должна последней примкнуть к общему дружному поднятию оружия»[607]. Тем не менее Кишельский продолжил сбор средств для болгарского