Локомотивы истории: Революции и становление современного мира - Мартин Малиа Страница 38

Другим препятствием на пути консолидации королевского абсолютизма служили сами размеры королевства, институциональное разнообразие его многочисленных провинций, наличие больших доменов, которые являлись оплотом власти аристократии. Сравнение с соседним английским королевством может иллюстрировать трудности, стоявшие перед французской монархией. По территории Англия равнялась трём-четырём Нормандским герцогствам, что облегчало управление страной из единого центра, в отличие от обширного королевства Капетингов. Кроме того, Англия со времён Альфреда Великого была унитарным государством, а централизованный норманнский вариант феодализма укрепил её целостность. Здесь правителю не приходилось, подобно французским королям, собирать воедино провинцию за провинцией. В этом отношении Франция напоминала гораздо более молодую двойную монархию Испании, хотя центральная область Испании, Кастилия, была довольно эффективно централизована, когда Карл V в 1520 г. подавил городское восстание коммунерос, превратив кортесы (испанский парламент) в совершенно безобидный орган. С другой стороны, Франция обладала преимуществом, которого никогда не имели её соседи: тайной высшей христианской миссии, восходящей к эпохе Карла Великого и Людовика Святого, к крестовым походам — «деяниям Бога через франков» («gestae Dei per Francos»).

По всем этим причинам во Франции прогресс королевского абсолютизма (или, что то же самое, формирования государства) оказался не линейным, а колебательным по типу «два шага вперёд, шаг назад». Если периоды правления Людовика XI и Франциска I означали два шага вперёд, то религиозные войны стали первым большим шагом назад.

Вторая реформация

Кризис наступил во Франции, однако, не из-за прямого системного вызова со стороны знати или провинций, а в результате брожения религиозной Реформации в низах. Памфлеты Лютера ещё в 1519 г. появились в Париже, сразу найдя там отзывчивую аудиторию среди интеллектуалов-гуманистов, уже подготовленных к реформам сочинениями Эразма и Жака Лефевра д'Этапля. В 1520-е гг. эти идеи были официально осуждены, но Франциск I активно за них не преследовал до 1534 г., пока один из французских сторонников Цвингли, более радикального соперника Лютера, не развесил в Париже «плакарды», грубо высмеивающие причастие. В итоге множеству французских «евангелистов» пришлось искать убежище в городах южной Германии и Швейцарии, в частности в Страсбурге и Женеве. Кальвинизм родился в результате встречи этих евангелистов с городской Реформацией в Швейцарии и на Верхнем Рейне.

В 1536 г. Кальвин, находясь в изгнании в Базеле, написал первый вариант своих «Институтов» — чёткого и структурированного краткого изложения реформатской доктрины, которое он посвятил Франциску I в надежде привлечь короля в ряды сторонников новой веры. В 1541 г., после трёх лет руководства французской церковью в Страсбурге, Кальвин обосновался на постоянное жительство в Женеве, которая тогда представляла собой заштатный городок, зависящий от Берна, с 10-тысячным населением. Следующие 15 лет он успешно боролся за превращение республики в образцовую реформатскую общину, по сути теократию. Ко времени его смерти в 1564 г. эта образцовая община стала центром настоящего кальвинистского Интернационала.

Кальвин был не первым обновителем доктрины Реформации. Расходясь по важным пунктам и с Лютером, и с Цвингли, он, в сущности, систематизировал и заострил исходную приверженность Реформации идее оправдания только верой и церкви, основанной на Священном Писании. В области теологии это означало крайнее и беспощадно логичное августинианство, претворившее мысль о природной греховности человека и трансцендентном величии Бога в ясную доктрину «двойного предопределения»: проклятия для большинства и спасения для немногих. Однако это чёткое разделение на отверженных и избранных не производило депрессивного психологического воздействия, как мы могли бы предположить при нашей современной демократической впечатлительности, ибо за оправданием следовало освящение, то есть праведное и благочестивое поведение в жизни избранных. В результате доктрина «двойного предопределения» не столько вселяла в верующего беспокойство по поводу перспектив его спасения, сколько внушала ему убеждение, что он — посланник Всемогущего Господа на земле. Отсюда берёт начало воинственная активность, присущая всем реформатским церквям и резко контрастирующая с большей сосредоточенностью на внутренней жизни (Innerlichkeit) и сравнительным квиетизмом лютеранства.

По центральному вопросу — о причастии или, как его теперь называли, Тайной вечере — Кальвин занимал среднюю позицию между Лютером и Цвингли. Лютер верил в «материальное» истинное присутствие, которое именовал «пресуществлением», Цвингли считал таинство чисто символическим. В основе промежуточной позиции Кальвина лежала вера в духовное истинное присутствие: Христос в его понимании действительно являл себя верующим, но лишь в духовной, а не в «материальной» форме. Одно из последствий такой трактовки — требование в правильно реформированной церкви допускать к Тайной вечере только избранных. Другое следствие — гораздо более острая враждебность к римско-католической мессе как таинству, нежели у лютеран и цвинглиан. Кальвинисты смеялись над церковными просвирами — «запечённым Богом» — и сами, в противоположность католикам, сводили обряд Тайной вечери к суровой простоте. Вдобавок они совершенно не признавали икон, традиционных церковных одеяний, церемониала и любых других признаков религиозной помпезности или зрелищности. Всё это с отвращением причислялось к идолопоклонничеству, и кальвинистские пасторы, уподобляясь ветхозаветным пророкам, сокрушавшим языческих Ваалов, подстрекали паству к иконоборчеству. Конечно, лютеране и цвинглиане тоже очищали свои церкви от следов «папистских суеверий», однако осуществлялось это обычно по указу гражданских магистратов. А в случае французских гугенотов чаще действовали сами верующие под руководством пасторов.

Кальвинистская экклезиология, несомненно, обязана своим появлением на свет южногерманским и швейцарским городским республикам. Там за проведение Реформации отвечали гражданские магистраты и в большинстве мест, например в Цюрихе, в итоге устанавливали административный контроль над новой церковью. Кальвин и в данном вопросе занимал срединную позицию, которая, с одной стороны, отражала этот патрицианский конституционализм, а с другой, стремилась ослабить его влияние. Он ставил целью сделать церковь независимой от светского начальства, но притом не развращать её предоставлением прямой политической власти, каковая в глазах реформатов являлась великим пороком римской церкви. Конкретно это означало руководство церковью со стороны консистории, состоящей из старейшин (священнослужителей и мирян), или «пресвитеров», избираемых гражданскими магистратами. Кандидатуры старейшин выдвигались духовенством, затем их утверждали магистраты и — по крайней мере, формально — вся конгрегация. Консистория, в свою очередь, ведала назначением новых священнослужителей и проповедников. Она обладала полномочиями налагать дисциплинарные взыскания на членов конгрегации, и магистрат обязан был исполнять её вердикты. Иными словами, гражданские органы имели право голоса, но отнюдь не играли решающей роли в управлении церковью, зато церковь играла ведущую нравственную роль в управлении обществом в целом. Подобная система представляла собой своего рода антиклерикальную теократию. Она отстраняла церковь от мирских дел, вознося её над ними. Таким образом, женевская церковь, как и сама женевская республика, была олигархической или городской аристократической.

После 1555 г. эти отлаженные структуры стали переноситься на гораздо более обширную