Конкистадоры: Новая история открытия и завоевания Америки - Фернандо Сервантес Страница 37

также знал об их недавнем прибытии на Юкатан, о легкости, с которой они победили жителей Потончана, и о том глубоком отвращении, которое они, судя по всему, питали к человеческим жертвоприношениям – краеугольному камню той религиозной системы, которую представлял Монтесума. Если верить воспоминаниям собеседников францисканского хрониста Бернардино де Саагуна, поколением позже беседовавших с ним на науатле, Монтесума был, похоже, совершенно сбит с толку неумолимым приближением кастильцев. Более того, он казался чрезвычайно встревоженным, преисполненным «цепенящего страха». «Его душа болела, а его сердце мучилось», и он то и дело спрашивал своих придворных: «Что же с нами будет?»[367] Настроение правителя едва ли улучшилось, когда в Теночтитлан с отчетом явился Тендиль, поведавший о грохоте кастильской артиллерии, оставлявшей от крупных деревьев одни лишь щепки. Он описывал лошадей как «оленей… таких высоких, что доставали до крыш», тогда как собаки с их «закрученными ушами, огромными волочащимися челюстями» и «огненно-желтыми глазами» были не похожи ни на что, что когда-либо видели туземцы. Услышав все это, Монтесума был «в ужасе и словно потерял сознание. Его сердце преисполнилось печали, оно отказывалось ему служить»[368].

Дурных предзнаменований становилось все больше. Среди подарков, посланных Кортесом Монтесуме, был шлем, который по странному совпадению сильно напоминал головной убор Уицилопочтли – бога, приведшего мешика в их обетованную землю в долине Анауак, чьей статуе поклонялись в Большом храме Теночтитлана. Не меньше Монтесуму встревожило то, что синева личного флага Кортеса напоминала цвет, приписываемый Уицилопочтли. Это выглядело нехорошо, особенно в свете приверженности Монтесумы богу-сопернику Уицилопочтли, Кецалькоатлю. Не далее как в 1505 г. он приказал соорудить необычный круглый храм в честь Кецалькоатля, разместив его в культовом комплексе Теночтитлана[369]. Согласно легендам, Кецалькоатль был одним из основателей священного тольтекского города Толлан, откуда его изгнали враждебно настроенные боги, в том числе и Уицилопочтли – возможно, за осуждение человеческих жертвоприношений. Говорили, что сначала он бежал в город Чололлан, а затем уплыл за восточное море на плоту из змей. Теперь Монтесума видел в этом еще одно тревожное совпадение. Год прибытия Кортеса, 1519-й, был «первым годом тростника» по священному календарю мешика. Считалось, что Кецалькоатль родился в первый год тростника и умер по истечении ровно одного полного цикла священного календаря, тоже в первый год тростника. Как гласил ацтекский источник, первый год тростника был особенно плохим годом для царей: «По знакам… первый крокодил… поражает стариков… первый ягуар, первый олень, первый цветок… детей… первый тростник… поражает царей»[370]. Кроме того, именно восток был стороной света, связанной со знаком тростника. Кастильцы не просто явились с востока, то есть оттуда, куда удалился Кецалькоатль на своем змеином плоту, но и пришли одетые в черное, один из цветов Кецалькоатля. Для Кортеса и его людей, сошедших на берег в Страстную пятницу, черный цвет, конечно, имел совершенно другое значение. Иными словами, для Монтесумы все указывало на то, что прибытие этих бородатых чужаков, выступавших против человеческих жертвоприношений, знаменует возвращение Кецалькоатля.

Такова интерпретация, которая начала распространяться после падения Теночтитлана и к середине XVI в. прочно вошла в мифологию конкистадоров[371]. Однако ничто не свидетельствует, что сам Монтесума думал именно так. С тем же успехом он мог полагать, что кастильцами руководил бог Тескатлипока, «дымящееся зеркало», который обманом заставил Кецалькоатля покинуть Толлан и специализировался на том, что вызывал смуту, страдания и болезни[372]. Скудные доступные нам данные, скорее, заставляют предположить, что Монтесума не страдал болезненной одержимостью дурными предзнаменованиями, а считал, что контролирует ситуацию. Полный решимости задобрить противника, он отправил к испанцам другого посланника, Теоктламакаски, который годом ранее встречался с Хуаном де Грихальвой. С ним он передал обильные дары: именно этот жест в более поздних изложениях было принято воспринимать как признак того, что Монтесума думал, будто имеет дело с божествами, поскольку среди этих предметов были подношения, связанные с легендами о Кецалькоатле и Тескатлипоке[373]. Согласно более поздним указаниям доминиканца Диего Дурана, Монтесума дошел до того, что приказал Теоктламакаски позволить себя съесть в том случае, если кастильцам не понравится предлагаемая еда и они захотят отведать человечины. «Я обещаю позаботиться о твоей жене и детях, если ты так поступишь», – заверил Монтесума своего посланника[374].

Однако щедрость Монтесумы, направленная на то, чтобы убедить Кортеса не идти к Теночтитлану, произвела прямо противоположный эффект: если Монтесума мог позволить себе подносить им такие щедрые дары, рассуждали кастильцы, какие же богатства ожидают их в столице мешика? Соблазн еще больше усилился в мае, когда Монтесума прислал предметы невероятной красоты, которые Дюрер впоследствии увидит в Брюсселе. Помимо них было доставлено много дорогой еды, часть которой, как утверждали (хотя, скорее, нелепо) некоторые более поздние источники, была в церемониальных целях окроплена кровью недавно принесенных в жертву людей. Этот глубоко почтительный жест не произвел желаемого эффекта. Увидев дары, как позже вспоминали некие знатные представители науа, кастильцы «закрыли глаза. Они зажмурились. Они качали головами… Их это сильно возмутило. Их от этого тошнило»[375].

Отправляясь в обратный путь, посланники Монтесумы перечислили кастильцам причины, по которым тем не следовало идти в Теночтитлан: дорога туда лежала через бесплодные края, где их ждало множество непреодолимых препятствий и опасных врагов[376]. Но все сомнения, которые Кортес мог испытывать по поводу продолжения путешествия, развеялись с прибытием группы тотонаков из города Семпоуаллан (сейчас Семпоала). То, что они рассказали Кортесу, обнадежило его как нельзя сильнее. По их словам, ацтеки были невыносимыми тиранами, которые не давали практически ничего взамен неподъемной дани, которую они собирали со своих вассалов[377]. Примерно в то же время Кортес, как сообщается, принял посланников от Иштлильшочитля, благородного правителя Тескоко (сейчас Тешкоко), одного из трех городов-государств долины Анауак, составлявших могучий Тройственный союз, главным членом которого был Теночтитлан. Иштлильшочитль также сообщил Кортесу, что соседи не очень-то жаловали мешика[378]. Кортес понял, что в любой атаке на Теночтитлан он сможет положиться на союзников. В глубоких противоречиях между соседними городами он увидел соблазнительную возможность разделять и властвовать – важный первый шаг в его неуклонном продвижении в сторону Китая.

С другой стороны, среди испанцев тоже назрел раскол. Многие по-прежнему были верны Веласкесу и считали, что Кортес, планируя остаться в регионе, выходил за рамки своих полномочий. Они утверждали, что уже достигли всех своих целей: нашли Агиляра, низвергли идолов, набрали много золота и получили гораздо более подробные знания о новых территориях, чем любая предшествующая экспедиция. Настало время возвращаться на Кубу.

Хитря, Кортес всячески демонстрировал, что согласен с таким ходом мысли: его миссия, соглашался он, действительно была выполнена – и у него не было полномочий действовать вне данных ему инструкций. На этом месте разгорелись споры. Те, кто жаждал золота и хотел остаться, напомнили Кортесу, что еще до того, как они отплыли с Кубы, он говорил о возможности прибегнуть к кастильской традиции основания городов[379]. Кортес искусно притворился, что обдумывает эту идею. Он знал, что даже те, кто хотел вернуться на Кубу, вряд ли выскажутся против основания городов на земле, которая оказалась намного богаче и обширнее, чем они могли вообразить прежде, а ее население – более цивилизованным, чем где-либо еще в Карибском бассейне, – явный признак близости к Китаю. Из этих новых городов они могли бы торговать с государствами, недовольными владычеством мешика, и богатеть на этом. На самом деле такой план более или менее соответствовал тому, что Веласкес проделал на Кубе; Кортес, который как нотариус часто выполнял положенные при основании поселений формальности, очень хорошо знал этот процесс.

Первый осторожный шаг Кортеса обнадежил обе стороны. Он предложил снарядить экспедицию, чтобы найти место для гавани получше, чем