Война, мир и книги - Валерий Валерьевич Фёдоров Страница 36

Михаил Афанасьев

Невыносимая слабость государства. Очерки национальной политической теории

М.: РОССПЭН, 2006

Автор – политолог, специалист по отечественной бюрократии, долгое время работавший директором по аналитике и стратегии крупного политтехнологического агентства «Никколо М», в последние годы трудится на государство – в полпредстве ЦФО. В силу этого он теперь мало публикуется, но до ухода на госслужбу весьма активно писал на разные темы в научной и массовой печати. Предлагаемая книга – сборник его статей, написанных в основном в 1995–2005 гг. Чем она может быть интересна нам сейчас?

В книге Афанасьева есть ряд идей и выводов о социальной природе современной российской политики, не устаревших за прошедшие годы. Причем на двух уровнях: федеральном и региональном.

На федеральном уровне ключ к пониманию-дефицит общественного доверия в посткоммунистическом обществе. Постсоветский человек – не коллективист, а рассчитывающий только на себя (и своих близких) индивидуалист. Но индивидуалист этот отягощен государственно-патерналистским комплексом! Поэтому в частной жизни он добивается результатов только личными усилиями и через выстраивание/поддержание системы личных связей, не надеясь на формальные институты. Эпоха институционального кризиса и трансформации до крайности актуализировала персональные связи и частные союзы защиты и солидарности. Эти связи тоже монетизируются, однако лишь отчасти, ведь они не только восполняют дефицит ресурсов, но и удовлетворяют потребность в доверии.

Эти связи бывают родственными, дружескими или союзническими. Но так как ресурсы распределены неравномерно, связи носят неравновесный характер-в политике и бизнесе это чаще всего связи патрона и клиента. Отсюда ключевые акторы российской политики – персонально ориентированные «команды», которые всегда ищут покровителя («крышу») и периодически его меняют. Увы, вертикальные связи зависимости и милости не ведут к увеличению социального доверия и сотрудничества, а внутригрупповая солидарность в них базируется на деспотизме и неравноправии.

Господствующий класс современной России Афанасьев определяет как «постноменклатурный патронат». Он родился благодаря приватизации социального могущества распавшейся советской номенклатуры. В этом слое консолидировались поколения «последних номенклатурщиков» и «новых русских». Его господство носит непубличный, неформальный, «семейный» и патерналистский характер. Это свойственно как отношениям внутри правящего слоя, так и отношениям между управляющими и управляемыми. Путь наверх строится не на принципах меритократии, а благодаря личным связям и деньгам, причем деньги часто являются производной от связей.

При Путине произошла стабилизация этого слоя, он адаптировался к институциональному дизайну РФ и приспособил его под себя. Путин только радикально усилил вес «верховников», включая силовиков, в этом слое и понизил вес местных элит, встроив их в «вертикаль власти». Российский патронат быстро и с удовольствием подстроился под президента и занимается осваиванием административной ренты: фаза «боярский вольницы», как обычно, циклически перешла в стадию «кремлевского абсолютизма». Раньше начальники паразитировали на распаде государства, теперь – на его укреплении. Природа власти при этом осталась прежней. Путинский стиль власти-знаменитое «ручное управление» – это патриархальное господство в постиндустриальную эпоху. Путинское правление – вертикально выстроенный патронат, менее публичный, более циничный и жесткий, чем ельцинский, и ничего более.

На региональном уровне выделяются следующие характерные черты российской власти:

– Соединение политической власти и экономического могущества. Врастание региональных бюрократий в рынок. Коммерческое использование госсобственности с частным присвоением результатов (административное предпринимательство). Видимое отражение этой унии – региональные законодательные собрания, где практически все депутаты – либо местные чиновники (бывшие), либо крупные местные же бизнесмены.

– Приватизация власти. Клиентелизм стал устойчивой воспроизводимой матрицей социального взаимодействия. Органы власти и госорганизации действуют как частные предприятия их начальников, руководители окружены «командами» зависимых соратников. Поэтому наш федерализм – это форма децентрализации постсоветской номенклатуры, никак не связанная с демократизацией. Наоборот, самые самостоятельные регионы у нас-они же и самые авторитарные по внутреннему устройству.

– Властецентризм социальной жизни. Власть остается главным социетальным ресурсом, условием и критерием общественной годности, значимости, успеха. Удаленность обывателя от власти обрекает его на незащищенность и незначительность.

– Авторитарная адаптация выборов. Материальная и правовая необеспеченность большинства граждан предопределяет их зависимость от владельцев и распорядителей ресурсов, делает их электоральную мотивацию «материалистической», а сами выборы превращает в дорогостоящее предприятие по «продвижению» товара и скупке голосов.

Впрочем, наиболее прагматично население подходит к местным выборам, а на федеральных россиянин в абстрактной, почти метафизической форме переживает свою сопричастность государству и руководствуется политическим чутьем и идеологическими соображениями (если они у него есть). Поэтому главный инструмент на федеральных выборах-это телевидение и телепиар, все начальственные потуги здесь натыкаются на уже сложившуюся структуру политических предпочтений. На местных же выборах востребованы ресурсные кандидаты-те, кто может предложить людям что-то конкретное. А это, как правило (но не всегда), начальники…

Афанасьев делает много интересных наблюдений, в том числе фиксирует четыре условия выбора Путиным одного из приближенных в преемники президента. Но об этом, я надеюсь, вы прочитаете сами…

Дмитрий Фурман

Движение по спирали. Политическая система России в ряду других систем

М.: Весь Мир, 2010

Крупный позднесоветский либеральный религиовед и политолог Дмитрий Фурман (1943–2011) в своей последней работе анализирует постсоветскую российскую политию, предсказывая ей неизбежный упадок и «последний кризис», но после него – вероятное возрождение на прежних началах, хотя и с новыми лицами. И пусть в этой книге по понятным причинам не учитывается целый ряд существенно повлиявших на нашу политическую систему событий и процессов последнего десятилетия, она все равно остается интересным и весьма значимым опытом анализа нашего настоящего и прогнозирования нашего будущего. Автор начинает с отрицания транзитологической парадигмы постсоветского развития, долгое время господствовавшей в общественных науках. За время, прошедшее после падения СССР, «все страны, которые действительно переходили к демократии, уже давно к ней перешли», утверждает он. Отталкиваясь от «правила Хантингтона» (переход к демократии возможен только после двух-трех смен власти на свободных выборах), он констатирует, что большинство постсоветских стран, кроме прибалтийских, не сделало на этом пути даже первого шага. И хотя сегодня это утверждение легко оспорить, в целом тенденция схвачена верно. Более того, Фурман считает, что по мере удаления от 1991 г. постсоветские политические системы, постепенно эволюционируя, скорее изживали «элементы демократии, которые были в наших обществах в недолгое действительно „переходное“ время» конца 1980-х-начала 1990-х годов. В результате эти страны сегодня оказались «ближе к позднесоветскому обществу, чем к России (или Белоруссии) конца „перестройки“ и начала постсоветской эпохи».

Переход, от чего бы и к чему бы он ни шел, уже закончился: «сложилась относительно стабильная политическая и социальная система,