Русские баптисты и духовная революция (1905–1929 гг.) - Хезер Колман Страница 32

отношении Церкви и Российского государства, см. [Церковные ведомости, 2 апреля, 1905: 99]. Этот собор должен был стать первым после 1666–1667 годов, и его перспектива породила жаркие дискуссии о том, как Церковь, которая вновь получит независимость, должна управляться [Cunningham 1981]. С другой стороны, Революция 1905 г. упразднила монополию Православной церкви на русские души, разрешив подданным оставлять Церковь в пользу других христианских конфессий и давая им свободу совести. Это вызвало сильную обеспокоенность будущим положением православия в России и тревогу, что Церковь не сможет удержать за собой эксклюзивное право на прозелитизм, как прежде. По мере того как становились очевидны сложные последствия революции, в особенности когда после 1906 и 1907 годов перспектива созыва собора становилась все менее реальной, многие голоса в церковных кругах сокрушались, что «Церковь оказалась брошена политиками на произвол судьбы после того, как ее превратили в опору самодержавия» [Ibid.: 94]; см. также [Waldron 1989: 109–112; Скворцов 1906: 576]. В Православной церкви было распространено убеждение, что духовный аспект народной жизни – ее, Церкви, прерогатива и что правительство незаконно вторглось в ее вотчину.

В особенности беспокойство новыми правами религиозных диссидентов было характерно для антисектантской миссии Православной церкви. Прежние попытки миссионеров предотвратить оставление православной веры недовольными были саботированы новыми санкциями светского закона; более того, теперь отступники могли указывать им на императорские указы, где им разрешалось отступничество. У многих было чувство, что государство предало Церковь. Теперь сектанты могли отказываться вступать с миссионерами в диспуты, а социальное недовольство ширилось на селе и в городах; на этом фоне автор ежегодного отчета по Херсонской епархии писал в 1905 г., что «неблагоприятные для миссии обстоятельства поселили в душе многих миссионеров тяжкие сомнения касательно дальнейшего существования миссии; некоторые из миссионеров близки были к разочарованию своим служением» [РГИА, ф. 796, оп. 442, д. 2127, л. 13 об.]. Оглядываясь на три года, протекшие с 1905 г., Василий Михайлович Скворцов, лидер движения внутренней миссии и основатель его официального журнала «Миссионерское обозрение», писал, что в это время миссия осталась «без руля и ветрил» [Скворцов 1910: 1735].

Внутренняя миссия была церковной организацией, которая главным образом занималась религиозным опытом мирян. Между революциями 1905 и 1917 годов в публикациях миссии все больше велись дискуссии об отношении Церкви к своим прихожанам. Миссионеры столкнулись со многими новыми вызовами: от евангелического движения и апостасии принудительно крещеных в православие, которые после 1905 г. массово стали возвращаться в католицизм и ислам, до соперничества со стороны атеистического социализма. Однако, когда дело доходило до обсуждения методов пастырской работы среди русских, главной темой оказывались баптисты.

«Миссионерское обозрение» встретило указ 17 апреля шоком и апологетикой. В публикации, посвященной новому закону, автор почти открытым текстом говорил, что установление религиозной веротерпимости по манию добросердечного царя угрожает целостности Российской империи и ее самодержавному строю:

Будем надеяться, будем молиться и верить, что враги Православной церкви будут обезоружены примером любви, который явил им, православным, Провославнейший, Самодержавнейший Государь… что они откажутся от своих замыслов окатоличить запад России, огерманизовать через штунду ее юг, объисламиить и обуддизировать ея восток, а север и центр ее совратить в старообрядство [С, л. 1905].

Другими словами, хотя миссионеры уважают желания своего царя, они тем не менее должны готовиться к предстоящей буре.

На страницах «Миссионерского обозрения» антисектантские пропагандисты с нескрываемой тревогой следили за первыми публичными шагами общин русских староверов и баптистов в условиях веротерпимости. Из-за своего прозелитического рвения именно баптисты стали восприниматься как главная угроза православию. Александр Платонов, миссионер из Грузинской епархии и старший редактор журнала, выражал опасение, что «мы накануне самого широкого распространения баптизма». Описывая их как «громадную силу», Платонов утверждал, что русские баптисты заслуживают особого внимания со стороны миссионеров, поскольку эта конфессия

имеет прекрасную, строго выдержанную организацию, крупные капиталы, большую, громадную плеяду дисциплинированных и преданных своему делу миссионеров… и направляет свои усилия к тому, чтобы поглотить многие десятки тысяч молокан и во что бы то ни стало поселить новый крупный раскол в Православной церкви.

По его мнению, именно высокая организованность баптистов делает их куда более трудной целью для миссионерства, чем молокане с их «наивным рационализмом». Чтобы справиться с задачей борьбы с баптизмом, нужна не только миссия – все Православная церковь должна будет навести порядок в собственном доме [Платонов 1905: 493].

Все были согласны, что новая эпоха в истории России потребует усиления миссионерской работы. Труднее было договориться о том, какими методами должна вестись эта работа. Архиепископ Херсонской епархии Ковальницкий напрямую обратился к этой проблеме на местном съезде миссионеров в Одессе в сентябре 1905 г., на первом подобном собрании после объявления веротерпимости. «Свобода совести, – говорил он, – создает новое положение миссии, ставит ей новые задачи. Отныне должны в значительной мере видоизмениться способы миссионерской деятельности» [Ковальницкий 1906]. Долгое время миссия видела свою главную цель в том, чтобы защищать православие от сектантской «заразы» (это была излюбленная метафора миссионеров), именно в таком духе обучая священников. Методы миссии всегда отличались сильным принудительным компонентом; например, они регулярно прибегали к содействию полиции, чтобы заставить сектантов участвовать в публичных дебатах с православными [Преследование баптистов 1902:xii-xxv, 46–50]. Теперь миссионеры жаловались, что им приходится молчать на сектантских собраниях, поскольку теперь законом запрещено поднимать голос, чтобы высказаться против богохульства и религиозных заблуждений, – они могут быть арестованы за нарушение порядка, см., напр., [Православный балашовец 1910: 1691]. Хотя у Православной церкви сохранялся внушительный арсенал законодательных привилегий – от монополии на обращение до законов против богохульства, – перемены в отношениях между обществом и государством, спровоцированные революцией, также поднимали вопрос о том, могут ли миссионеры использовать эти привилегии в своей работе.

К 1908 г., когда революционные чаяния стали спадать, а православные уже два года наблюдали за всплеском сектантской деятельности, миссия наконец стала вставать на ноги. Состоялось несколько съездов на местном и общероссийском уровне. Дебаты велись о том, каковы юридические последствия новых прав для сектантов и какие стратегии надо применять, чтобы справиться с новоявленными соперниками православия. В Петербурге в 1908 и 1909 годах прошло несколько собраний, посвященных пастырской работе в свете сектантской активности на местах. Такие же собрания проводились в Нижегородской и Киевской епархиях. Четвертый всероссийский миссионерский съезд в Киеве в июле 1908 г. Привлек более пятисот делегатов, среди которых было три митрополита; обсуждались новые направления в отношениях между Церковью и мирянами[74].

В центре дискуссий на этих съездах, в особенности на Всероссийском съезде в Киеве, неизменно находились вопросы о том, как следует сочетать пастырские и полицейские