Александр Королев - Загадки первых русских князей Страница 32

Однако еще при жизни отца Святослав управлял Новгородом{168}. Он участвовал в заключении договора с греками на равных с другими князьями, от него в Византию ездил особый представитель, что свидетельствует о наличии у сына Игоря своей дружины, своих людей. Кроме того, в 970 году у Святослава, родившегося якобы в 942 году и дожившего, следовательно, до 28 лет, было, по меньшей мере, три взрослых сына. Если учесть, что в условиях нестабильного X века на самостоятельное княжение они могли быть определены не раньше достижения 15–16 лет, то окажется, что их отцом Святослав стал уже к 12 годам. То, что «мальчики» Святослава были взрослыми мужчинами, видно из того, что самое позднее в 969 году Святослав привел старшему из них Ярополку в жены плененную «грекиню», которая позднее родила Святополка Окаянного. Не менее зрелым «мужем» оказывается и самый «младшенький» из Святославичей — Владимир, получивший в управление Новгород. Согласно скандинавским сагам об Олаве Трюггвасоне, оказавшемся в Новгороде в начале или, самое позднее, в середине 70-х годов X века, Владимир уже был женат. Что же касается его возраста, то саги дают ему прозвище «Старый», что говорит о многом{169}. Не менее интересно и сообщение немецкого автора XI века Титмара Мерзербургского о том, что Владимир Святой умер в глубокой старости{170}. Получается, что не Святослав, а Владимир должен был родиться в 40-е годы X века, чтобы соответствовать всем этим характеристикам. В связи с этим нельзя не вспомнить сообщение «Летописца Переяславля Суздальского» о том, что Владимир умер в возрасте 73 лет, то есть родился он в 942 году{171}.

В. Н. Татищев, опираясь на имевшиеся у него «Новгородский и Ростовский манускрипты», полагал, что Святослав родился в 6428 (920) году{172}. О. М. Рапов обратил внимание на то, что в Повести временных лет по Ипатьевской летописи рождение Святослава произошло в один год со смертью царя Болгарии Симеона. Учитывая относительность дат раннего летописания, О. М. Рапов пришел к выводу, что Святослав родился не в 942, а в 927 году, когда, как известно, и умер Симеон Болгарский{173}. Таким образом, рождение Святослава произошло в 20-е годы X века и, следовательно, в середине 40-х годов ему опекуны уже были не нужны. Правда, летописи сообщают, что при Святославе находился кормилец Асмуд, но не следует видеть в «кормильце» только некое подобие «дядьки». Кормильцы были не только наставниками, но и руководителями, советчиками, воеводами князей даже в зрелом возрасте, оставаясь при них, по существу, всю жизнь. Таким образом, Святослав не обязательно должен был быть ребенком, чтобы иметь кормильца.

Что же касается рассказа об участии малолетнего Святослава в битве с древлянами и метании им копья, то у многих народов был известен древний обычай начинать бой с того, что вождь первым бросает копье в противника. Этот знак объявления войны принадлежит к числу древнейших и весьма распространенных. В скандинавских сагах «вождь первый бросает копье в противника, тем самым посвящая этого последнего Одину и обеспечивая себе победу; такое объяснение в большинстве случаев дают нам саги. Обычай этот несомненно более древний, чем сам Один и его культ в том виде, в каком мы его знаем по сагам, Эдде и т. д. Но известен он не только у скандинавов и вообще германцев. В Древнем Риме при объявлении войны жрец-фециал, стоя на границе вражеской территории, бросал туда окровавленное копье. По Аммиану Марцеллину, вождь хионитов, северных соседей Ирана, «по обычаю своего народа и наших фециалов», начинает битву с того же самого действия. По Генриху Латвийскому, литовцы под Кукенойсом [Кокнесе] кидают копье в Двину в знак отказа от мира с немцами. Вероятно, о пережиточном обрядовом действии сообщается и в рассказе Ипатьевской летописи под 1245 г. о войне галицко-волынских князей с Польшей: дойдя до Вислы, Василько Романович «стрели… чересъ… Вислу, не могоша бо переехати си рекы понеже наводнилася бяше». Невольно напрашивается сопоставление с легендами о Карле Великом в старофранцузских хрониках, где Карл, овладев Испанией, бросает копье в море, преграждающее ему путь к дальнейшим завоеваниям, а также с весьма близким рассказом об императоре Оттоне II в Дании в 975 г. в исландской саге об Олаве, сыне Трюггви»{174}. Отголоском этого обычая являются, вероятно, слова князя Игоря Святославича в «Слове о полку Игореве»: «Хочу копье преломить на границе поля Половецкого».

Итак, метание копья в противника у разных народов, в том числе и у русов, имело ритуальное, символическое значение: с него обычно начинался любой бой. Возникает вопрос, а не был ли рассказ о метании копья Святослава шаблоном, употреблявшемся в эпосе? Ведь о Святославе существовал цикл устных сказаний, впоследствии внесенных в летопись. В подобных циклах героический путь богатыря начинается обычно с раннего детства. Здесь можно привести многочисленные параллели с эпосами разных народов. В «гиперболически раннем возрасте вступают на воинский путь герои-малолетки в различных эпосах: Михайло Игнатьевич и Саур в русских былинах, киргизский Манас, калмыцкий Джангар и его сын со своими сверстниками, узбекский Алпамыш, казахский Кобланди и его сын. Батыры-малолетки есть и в огузеком, и в алтайском эпосах и в других»{175}. Вряд ли эпизод с метанием копья Святославом стоит вне подобной традиции. В целом же, как отмечалось выше, вся история воспитания Ольгой Святослава находит себе параллели в русских былинах. Летописец так старательно подчеркивает, что Святослав в момент гибели отца «был мал», что складывается впечатление о существовании в его время иных точек зрения на этот счет, с которыми он спорит.

Итак, у нас есть все основания считать, что Ольга заняла киевский стол как княгиня, а не как воспитательница сына. Об этом же свидетельствует наличие многочисленных памятных мест и преданий об Ольге. В народе помнили и уважали эту княгиню. Все предания об Ольге связаны с ее устроительной деятельностью на благо Руси, в то время как предания о Святославе рассказывают о его походах в дальние земли, которые летописцы считали бессмысленными. Правил же Святослав в каком-то другом месте. Возможно, в Новгороде, о чем сообщает Константин Багрянородный и некоторые поздние летописи{176}. Какой бы город не занимал Святослав, ясно, что не он, а Ольга сидела в Киеве. Святослав же был в положении одного из союзных князей.

Как же складывались отношения матери и сына в последующем? Судить об этом трудно из-за недостатка источников. Впрочем, мы можем с уверенностью утверждать, что, по крайней мере, до середины 50-х годов X века никаких изменений в их отношениях, да и в системе управления Русью не произошло. Доказательством тому служит описание визита Ольги в Царьград, сохранившееся в труде императора Константина Багрянородного — «О церемониях византийского двора»{177}.

Среди историков нет единого мнения по поводу датировки этой поездки Ольги. Дело в том, что Повесть временных лет относит визит Ольги к 6463 (955) году, а современник событий, император Константин Багрянородный, сообщает, не указывая года, что он принимал Ольгу в Константинополе в среду 9 сентября и в воскресенье 18 октября. По наиболее распространенной в литературе версии, приемы состоялись в 957 году, так как в этом году 9 сентября было средой, а 18 октября — воскресеньем. Однако Г. Г. Литаврин пришел к выводу, что Константин принимал Ольгу в 946 году. В этом году дни недели и числа месяцев также совпадают указанным образом. Исследователь выдвинул ряд аргументов в пользу своего утверждения, основываясь на описании визита, а также на сообщении византийского хрониста XI века Иоанна Скилицы о поездке Ольги в Константинополь после смерти ее мужа{178}.

Хотя вывод Г. Г. Литаврина встретил поддержку среди части историков, аргументы сторонников версии о 957 годе, как о времени посещения Ольгой Константинополя, в частности аргументы А. В. Назаренко, кажутся нам более убедительными{179}, поскольку довольно трудно допустить, что Константин Багрянородный, встретившись с Ольгой в 946 году, назвал ее, согласно трактату «О церемониях византийского двора», архонтиссой русов, а спустя еще 3–5 лет позволил внести в другой свой труд «Об управлении империей», который редактировался в 949–952 годах, сообщение о том, что архонтом «Росии» является Игорь{180}. Значит, визит Ольги состоялся после 952 года, то есть в 957 году. Что же касается сообщения Скилицы, то оно может служить аргументом в пользу версии Г. Г. Литаврина только в случае, если бы Игорь умер не позднее 945 года, что, как уже было сказано ранее, вызывает сомнения. Да и из самого сообщения Скилицы вовсе не следует, что Ольга отправилась в Царьград сразу же после смерти мужа. Если князь погиб во второй половине 40-х годов X века, то поездка Ольги даже спустя 10 лет после смерти Игоря не противоречит сообщению византийского хрониста.