Третий Рим. 500 лет русской имперской идеи - Илья Сергеевич Вевюрко Страница 28

духовный облик подходит к одному из вариантов эстетического канона этого символа. Если мы привыкли во многом к орлу ощерившемуся, как он изображается особенно в секулярной стилистике с ее наивным реализмом, то издревле чаще встречался другой образ, с удлиненными и чуть склоненными шеями, производящий впечатление существа не от мира сего. Поскольку глава рассечена крестом, то это едва ли не сам разделенный Рим, возвращение которого к единству, вкупе с властью над вселенной, согласно приводившимся ранее толкованиям, будет исцелением главы апокалипсического Зверя (Откровение 13:3). С этой точки зрения и трактовка двуглавого орла как символа единой Ромейской державы, разделенной на Восток и Запад, не кажется таким уж произволом, а раздвоение империи само приобретает религиозный смысл.

Наконец, если в толкованиях Апокалипсиса (Откровение 12:4) орел толкуется и как Христос, то не исключено понимание орла с рассеченной главой как символа тысячелетней монархии Христа, до исполнения времени удерживающей антихриста от воцарения. По принятым Церковью толкованиям, «воскресение первое» уже наступило, и «древний змей» связан, то есть он временно, пока не исполнится число спасающихся, не может «обольщать народы», приводя их к единству в зле (Откровение 20:2–3). Понимание истинного смысла православного царства как монархии Христа было развито в славянской традиции. Святой Константин Философ, согласно его Житию, говорит иудеям: «Наше царство несть римьско, но Христово». Святитель Иларион Киевский, сравнивая Владимира с Константином, пишет: «Он в еллинех и римлянех цесарство Богу покори, ты же в Руси: уже бо и в онех, и в нас Христос цесарем зовется». Христианский характер царства подразумевается и в гербовой миниатюре к поэме «Плач и утешение» Сильвестра Медведева, оплакивающей смерть царя Феодора Алексеевича и прославляющей совместное воцарение Ивана и Петра. Оба брата представлены здесь как двуединая власть, их имена и общий титул зашифрованы буквами по периметру изображения; орел, согласно стихотворному истолкованию, означает само царство; но подпись из Библии – «Взях вы яко на криле орли и приведох вы к Себе» (Исход 19:4) – относит образ двуглавой птицы непосредственно к промыслу Божию.

Итак, двуглавый орел воплощает в себе имперский принцип, но еще больше мистическую, таинственную сторону его, и эта сторона, как и разделенность главы, как и обращение на две стороны, которое необходимо подразумевает положение границы с обеих сторон, явным образом противится идее мировой гегемонии. Впоследствии об этой умеренности было забыто, и знаменитый гимн «Гром победы, раздавайся!» 1791 года, гимн блестящего века, необычайно славного (намного более, чем век девятнадцатый) для русского оружия, дерзновенно угрожает врагам по всему миру:

Орел из «Плача и утешения» Сильвестра Медведева, последняя четверть XVII века

Пусть ликуют славы звуки,

Чтоб враги могли узреть,

Что свои готовы руки

В край вселенной мы простреть.

На самом деле Россия времен Екатерины сознавала свое положение в семье народов не хуже, чем во времена Грозного, и ни на какую всемирную экспансию, например даже колониального типа, не претендовала. Русский народ лишь укладывался в пространное ложе, предназначенное для него его природными, в том числе демографическими задатками, а также стремился обезопасить свои границы. Но на идейном уровне было утрачено то бдительное чувство умеренности, которое так точно и с такой богословской отчетливостью выразил некогда Иван Грозный на дипломатических переговорах с папским легатом Антонио Поссевино.

Эти переговоры, запись которых сохранилась в русских дипломатических архивах и всячески достойна прочтения, состоялись в 1582 году. Папский престол приглашал царя к воссоединению, в частности, обещая ему следующее: «По воле Божьей… ты сможешь серьезно надеяться, что тебя, спустя немного времени, будут называть более точным и почетным титулом, чем это делалось раньше, а именно восточным императором» [67]. За участие в антитурецкой коалиции царю сулили отвоевание Константинополя и воцарение в нем. «А коли будет вера одна и церковь одна греческая с римскою совокуплено будет вместе, а ты, великий государь, будешь с папою с Григорьем, и с цесарем с Руделфом и все государи в любви и в соединенье, и ты, великий государь, не токмо будешь на прародительской вотчине в Киеве, но и во Царствующем граде государем будешь, а папа и цесарь и все государи великие о том будут старатца» [68]. Подобные переговоры велись и гораздо раньше миссии Поссевино, еще при Иване III, при Василии III, и всякий раз русских царей соблазняли Царьградом. Иными словами, по документам непреложно выходит, что византийская программа русского правительства (которая, как мы знаем, в конечном итоге создала для России скорее враждебную, чем союзную периферию) изначально была изобретением западной дипломатии. На обнадеживающие посылы папского легата русский царь отвечал: «Мы в будущем восприятия малого хотим, а здешнего государства всее вселенные не хотим, что будет ко греху поползновенно» [69]. Помимо ясно артикулированной политической позиции, – отказа связывать себя долгосрочными обязательствами перед чужими центрами силы ради мечтательной цели, – ответ царя содержал в себе также вполне выверенное богословское положение: удел в «будущем веке» находится в противоречии с идеей «государства всея вселенныя».

«Иоанн Васильевич Великий, император России, князь Московский». Фрагмент карты из книги «Московия» Антония Поссевино

Что касается соединения церквей, царь Иван отвечал, что готов признать папу наследником апостолов, если сам он пребудет в согласии с правилами святых апостолов и Вселенских соборов; если же нет, в таком случае он считает папу не пастырем, а волком. Такой оборот вызвал негодование Поссевино, приехавшего в Москву с посреднической миссией, между прочим, в конце неудачной для нее Ливонской войны, и легат прямо в лицо царю это негодование высказал: «если ты папу волком называешь, зачем я сюда приехал?» Грозный отвечал ему, что не папу называет волком, а только вводит критерий, по которому он является или пастырем, или волком. И, прибавив к этому: «говорил я тебе, что обсуждать веру – только ссориться?», обнял папского легата в знак примирения. Историки, когда приводят этот эпизод, обычно обращают внимание на то ли эмоциональное, то ли театральное поведение царя, но не замечают, как изящно вывел он католического эмиссара на чистую воду: ведь обида Поссевино говорила не о чем ином, как о сознании того, что папа его не находится в согласии с древними церковными правилами.

Глава 3

Осечки и срывы

Смутное время

Оценивая итоги правления Ивана Грозного, такой отстраненный, не склонный к этическим оценкам, но способный к