Война, мир и книги - Валерий Валерьевич Фёдоров Страница 27

это экономическим подъемом, стартовавшим в 1999 г. и продолжавшимся непрерывно до 2008 г. Итак, «загадочная русская душа» не более уникальна, чем душа бельгийская или аргентинская. К ней можно и нужно подыскать ключик, и самый короткий путь для этого-изучать общественные настроения, ценности, их связь с экономической ситуацией. Ну и принимать решения, соответствующие ценностям большинства граждан! Так, как после Горбачева и Ельцина это стараются делать в Кремле…

Борис Кагарлицкий*

Реставрация в России

M.: URSS, 2012

Произошедшее на президентских выборах 1996 г. левый политолог Борис Кагарлицкий* считает не революцией, принесшей нашей стране рынок в экономике и свободу во внутренний политике, а «реставрацией». Прежде всего, он отрицает прогрессивный характер произошедших в результате распада СССР и свержения власти КПСС изменений. При Ельцине, напоминает он, Россия пережила «самый глубокий спад в мирный период за всю историю нового времени». Производство в промышленности и сельском хозяйстве сократилось наполовину, «усилилась технологическая отсталость. А главное, резко уменьшилось население».

В ходе революций производство обычно снижается, люди страдают, но «потрясения открывают путь к становлению новых общественных отношений, которые создают новые условия для экономического роста». Резко усиливается вертикальная мобильность. У нас же произошло как раз обратное: «общество стало более элитарным и менее демократичным в смысле социальной динамики. Наблюдался упадок образования». А главное – новые экономические структуры, пришедшие на смену старым, нельзя назвать передовыми ни по каким критериям – ни по капиталистическим, ни по социалистическим. Они не создавали нового капитала, не приносили новых технологий, не сделали более справедливым распределение общественного богатства – наоборот, все указанные аспекты резко ухудшились по сравнению с позднесоветскими реалиями.

«Происходит не укрупнение, не консолидация капиталов и предприятий. Наоборот, сильные производственные структуры разваливаются, чтобы могли процветать примитивные посреднические конторы, банки, находящиеся порой еще на уровне средневекового ростовщичества». В девяностые годы, заключает Кагарлицкий, «в России происходила не „реформа“ и уж тем более не „революция“. Это была Реставрация». Объявив себя преемником царской России, ельцинский режим повторил многие черты отсталости существовавшего тогда полуфеодально-полукапиталистического строя. Налицо преемственность худших черт – бюрократизма, авторитаризма, коррупции. Это «олигархический капитализм», или «бюрократический коллективизм», который выглядит безнадежно отсталым на фоне динамично развивающегося западного капитализма.

Россия девяностых по Кагарлицкому – это гибрид, совмещающий общинный, корпоративный, авторитарный и даже феодально-бюрократический элементы с элементами капиталистическими в той мере, «в какой она является частью глобальной капиталистической экономики, мирового рынка капиталов, международного разделения труда». Отсталые структуры и порядки являются важнейшим условием и даже «конкурентным преимуществом» российской олигархии. «Без бюрократического коллективизма, поддерживающего стабильность в обществе, не смогли бы расцвести европеизированные коммерческие фирмы, а компрадорский капитал не мог бы удерживать народ в повиновении». Отсталость-это следствие периферийного положения нашего капитализма: «там, где для участия в мировом разделении труда требовалась модернизация, она и происходила, причем впечатляющими темпами. Но это лишь углубляло застой в других сферах».

Реставрировав дореволюционный режим в фарсовом, пародийном варианте, Россия «обрекла себя на постоянный дефицит финансовых ресурсов, бегство капиталов и вывоз сырья». Для периферийной страны она «оказалась чрезмерно развитой, что и предопределило неизбежный упадок промышленности, технологии, науки и образования». Последствия неолиберальной политики Гайдара и его команды оказались столь катастрофичны, «что грозят полным распадом общества. А это уже не устраивает даже тех, кто наживается за счет проводимой политики». Резонно, что после катастрофического дефолта 1998 г. неолиберальный курс сменился государственным вмешательством, «неолиберализм сменялся консерватизмом, западничество и космополитизм – умеренным национализмом и „державностью“, имитация демократии-более открытым авторитаризмом». Целью государства становится «стабилизировать социальную и экономическую систему в том виде, в каком она сложилась». Жестко и ясно.

Юрий Левада

От мнений – к пониманию

M. МШПИ[11], 2000

«От мнений – к пониманию»-это девиз, под которым ВЦИОМ проработал с 1992 по 2003 г. Позже команда Левады, образовав свой собственный опросный центр, взяла его с собой. Сборник статей второго директора ВЦИОМ, опубликованных в журнале «Мониторинг общественного мнения» в 1990-х годах, спустя два десятилетия после выхода в свет носит характер не столько исторический, сколько методологический, и поэтому читается небыстро-текст насыщен мыслями, он вязкий, плотный. Но читать его нужно, ибо минувшие десятилетия его совершенно не обесценили.

Причин две: с одной стороны, оперируя преимущественно конъюнктурными данными опросов общественного мнения, Левада всегда стремился смотреть «поверх цифр», копать существенно глубже, чем того требует обычная полстерская работа «на злобу дня». В момент опубликования такой подход мог даже раздражать, казаться пустым «умничаньем». Зато с большой дистанции-делает текст актуальным, даже когда лежащие в основе его появления события и перемены сами по себе уже никому особо не интересны. Это тот самый «лес», который далеко не каждому удается видеть за «деревьями».

Вторая причина утилитарной полезности книги Левады сегодня-то, что мы живем в обществе родом из советского общества 1980-х и российского – 1990-х годов. Обстоятельства, персоны и моды меняются, но механизмы социально-политических процессов во многом остаются прежними. Поэтому методологию анализа текущей политики, разработанную Левадой, вполне эффективно можно применить и к пониманию перипетий десятых и двадцатых годов нашего века.

Вот пример социального механизма, раскрытого Левадой и актуального как тогда, так и теперь. На примере выборов президента – 1996, ознаменовавшихся в том числе кратковременным взлетом популярности генерала Лебедя, он реконструирует механизм появления «третьей персоны». Не «третьей силы» – ей в условиях принципиальной биполярности постсоветской российской политики (власть – оппозиция), взяться просто неоткуда. А именно «третьей персоны», запрос на которую биполярная система генерирует постоянно. Четыре ключевых элемента этого феномена:

1) субъект действия (реального или воображаемого), стоящий вне официальной сцены или хотя бы отчасти маргинальный – «возмутитель спокойствия» (потенциал протеста);

2) опора не столько на организационные структуры/сети, сколько на личное влияние и связи (харизматический потенциал);

3) апелляция к народу-неструктурированной и неэлитарной массе (популистский потенциал);

4) программа исполнения массовых желаний, не скованная никакими ресурсными рамками (потенциал ожиданий).

С помощью такой методики анализа прекрасно раскрывается феномен Лебедя-точно так же, как и феномен раннего Ельцина (1987–1990), а позже-Навального[12]. Вся дежурная – и абсолютно верная – критика в их адрес игнорирует тот важнейший факт, что подобное сочетание «слабостей» и «недостатков» само по себе-главный секрет их силы (реальной или возможной). И таких социальных механизмов, вскрытых и разложенных по полочкам Левадой, десятки! Мне, с учетом моих профессиональных интересов, ближе его методика именно политического анализа, но в книге ей уделено только 200 страниц из 550, остальное же посвящено природе общественного мнения и проблеме «человека советского» (и постсоветского, разумеется) – так что увлеченные социальной антропологией и методологией изучения «гласа народа»