Император Адриан. Эллинофил на троне Рима - Игорь Олегович Князький Страница 25

И здесь последовал мудрый совет Диона Хрисостома, обращённый ко всем эллинам, его современникам, пусть и была эта речь призывной формально лишь к обитателям острова Родос: «Ваша задача другая, чем была у предков. Они могли разносторонне развивать свои способности, стремиться к правлению, помогать угнетённым, приобретать союзников, основывать города, воевать и побеждать; из всего этого вы больше ничего не можете. Вам остаётся ведение домашнего хозяйства, управление городом, предоставление почестей и наград, заседание в совете и суде и проведение праздников; во всём этом вы можете отличаться от других городов. Приличное поведение, уход за волосами и бородой, солидная походка на улице, пристойная одежда, если даже это может показаться смешным, тонкая и узкая пурпурная подшивка, спокойствие в театре, умеренность в аплодисментах: всё это делает честь вашему городу и больше, чем в ваших гаванях, стенах и доках, проявляется здесь хороший древний греческий характер, и даже варвар, не знающий названия города, признает, что он находится в Греции, а не в Сирии или Киликии»[179].

Конечно, в глазах эллинов той поры эпоха, именуемая традиционно и в наше время «Классической Грецией» – Эллада V века до Р.Х. – остаётся недосягаемым образцом в высших проявлениях античной культуры. Частенько, впрочем, несправедливо по отношению к векам последующим. Здесь невольно хочется привести прелюбопытнейший диалог между Дионом Хрисостомом и неким молодым борисфенитом (ольвиополитом), уроженцем города в устье Гипаниса (Южного Буга), исторически именовавшегося Ольвия, но философом именуемым Борисфеном по имени одноимённой реки (совр. Днепр), впадающей в Понт Эвксинский. В этих местах Дион Хрисостом побывал во время ссылки при Домициане:

«Зная, что Каллистрат очень любит Гомера, я завёл с ним беседу об этом поэте. Правда, все борисфениты питают к нему особое пристрастие, вероятно потому, что они сами и в наше время воинственны, а может и вследствие их преклонения перед Ахиллом: они почитают его чрезвычайно и воздвигли храмы – один на острове, названном его именем, другой в городе. Поэтому они ни о ком другом, кроме Гомера, и слышать не хотят. И хотя сами они говорят по-гречески не слишком правильно, поскольку они живут среди варваров, но „Илиаду“ почти все знают наизусть.

И вот я в шутку спросил Каллистрата: – Какой поэт по-твоему лучше, Гомер или Фокилид? – Он ответил со смехом: – Этого второго поэта я не знаю даже и по имени, да и никто из здешних, я думаю, о нём ничего не знает. Никого другого, кроме Гомера мы за поэта не считаем, но уж зато нет здесь человека, который бы его не знал»[180].

Конечно, взгляд молодого ольвиополита Каллистрата на поэзию не может не вызвать снисходительной улыбки. Но так ли принципиальна разница между ним и подходом, что всё последующее в культуре Эллады после V века до Р.Х. непременно уступает несравненной классике?

А теперь обратимся к тому, кого наш герой встретил в Элладе, и с кем ему выпало счастье общения. С этой точки зрения пребывание Адриана в Афинах стало временем, замечательно для него плодотворным[181]. Благодаря старшему другу, наместнику Ахайи Созию Синециону, Адриан получил возможность встречаться и беседовать с Плутархом. Несомненно, встречи эти произвели на нашего героя огромное впечатление. К этому великому историку, философу, моралисту Публий проникся глубочайшим уважением. Ведь Плутарх в своих «Параллельных жизнеописаниях» стремился сблизить римлян и греков как два равновеликих народа, чьи лучшие люди, герои вписаны в историю равно достойным образом. Такой подход был замечательно близок Публию Элию Адриану.

Наш герой встречался в Афинах и с учеником самого знаменитого философа своего времени Эпиктета Флавием Аррианом. Известно, что они очень сблизились и подружились[182]. Арриан как никто знал учение Эпиктета. Ведь сей мудрый философ, подобно великому Сократу, сам не писал учёных трактатов. Знаем мы идеи стоицизма, которые проповедовал Эпиктет, исключительно благодаря записям Флавия Арриана. Именно он записал выдержки учения своего учителя под названиями «Беседы» и «Руководство». В личности Эпиктета его последователей не могло не привлекать то, что он в жизни следовал всем тем принципам, что проповедовал в своём учении.

В Греции Адриан сблизился ещё с некоторыми незаурядными людьми. Среди них известен Гай Юлий Антиох Филопапп. Он был внуком коммагенского царя Антиоха IV. Сама Коммагена была небольшим царством в Северной Месопотамии, возникшем после 163 г. до Р.Х., когда там начал править царь Птолемей Коммагенский, происходивший из армянской династии Ервандуни, но среди своих предков числил также персидского царя Дария I. Династия состояла также в родстве с Селевкидами. Граничила Коммагена с Сирией, Киликией, Каппадокией и Арменией. В правление императора Тиберия (14–37 гг.) Коммагена была присоединена к Риму. Непредсказуемый преемник его, Гай Цезарь Калигула, сначала восстановил на престоле в Самосате (столица Коммагены) царя Антиоха IV, но затем сам же его отстранил от власти. Великодушный Клавдий (41–54 гг.) Антиоха вернул на престол, но в 72 году Веспасиан окончательно упразднил царство Коммагену, включив его в состав Римской империи. Внуком последнего царя Коммагены и был новый друг Адриана. Филопапп долгие годы жил в Риме, где удостоился звания римского сенатора, а в 109 году стал даже консулом. Оказавшись в Афинах, Филопапп, будучи человеком очень состоятельным, употребил своё богатство на благоустройство города. После его смерти в 116 году благодарные афиняне поставили ему памятник. Имя Филопаппа получил со временем Холм Муз, где и был установлен этот монумент.

Двоюродным братом Филопаппа был знатный спартанец Гай Юлий Эврикл Геркулан. Его семья доминировала в Спарте со времени правления Августа. Геркулану одно из своих произведений посвятил сам Плутарх. Геркулан и Адриан были практически ровесниками, что способствовало их сближению.

Благодаря дружбе с Флавием Аррианом, коему мир также обязан и самым подробным изложением истории походов Александра Македонского[183], Адриан мог глубоко познать учение Эпиктета. Потому для него должно было стать очевидным, что задача философии – научить различать то, что в человеческих силах совершить, а что нам непосильно. Человеку неподвластно то, что находится вне его. Но не сам внешний мир, вещи в нём находящиеся делают людей счастливыми или несчастными, но наши собственные представления о них. Подвластны же нам наши мысли, наши устремления, а, значит, и наше счастье. Так учил Эпиктет, этому учился Адриан, внимая пересказу слов великого философа Аррианом.

В Афинах Адриан вправе уже был ощутить себя не каким-то там «гречонком» или хуже того «гречишкой» (graeculus), но полноправным эллином. Да, периодически