Турецкие войны России. Царская армия и балканские народы в XIX столетии - Виктор Валентинович Таки Страница 24

забалканских территорий не было угнано османскими властями по мере приближения русских войск, и последним практически не пришлось здесь иметь дело с мусульманскими партизанами. В отличие от Дунайской Болгарии, прошлое данной области делало ее не готовой к столь радикальным мерам. Кроме того, отмеченное русскими военными агентами недовольство провинциальных османли европеизирующими реформами Махмуда II очевидно негативно сказалось на их готовности подняться на священную войну с «гяурами».

Памятуя о неудачном опыте кампании 1828 года, российское командование избрало весьма осторожную политику в отношении мусульманского населения Румелии и предпочло не призывать местных христиан к всеобщему восстанию против османов. Нападения мусульман на своих христианских соседей, подобные тому, что произошло в окрестностях Германлы, имели место, однако оставались немногочисленными. В целом российскому командованию стоило бо́льших усилий сдержать болгарских радикалов, чем защитить болгарское население от нападений мусульман. Ограничению насилия на религиозной почве после вывода русских войск способствовали предварительная эмиграция 60 000 пророссийски настроенных румелийских болгар, официальное помилование коллаборантов со стороны Порты и средства, направленные ею на послевоенное восстановление, а также присутствие российского консула в Адрианополе. В целом первое появление русской армии на южном склоне Балкан оказалось гораздо менее деструктивным для межконфессиональных отношений в Европейской Турции, чем вступление небольшого отряда «Филики Этерия» в Молдавию и Валахию восемью годами ранее.

Такой результат был среди прочего следствием сдержанного подхода, сознательно избранного царем и его полководцами в конце 1820‑х годов. Первые проявления этого подхода наблюдались в момент объявления Николаем I войны Османской империи в апреле 1828 года, когда царь недвусмысленно открестился от идеи разрушить Османскую империю. Рекомендация Николая I сербскому князю Милошу Обреновичу сохранять нейтралитет также свидетельствовала о нежелании царя поднимать знамя «народной войны» на Балканах. Николай I первоначально даже не воспользовался услугами христианских волонтеров, ставших привычными в «турецких» войнах Екатерины Великой и Александра I, и санкционировал создание таких отрядов только после неудачной кампании 1828 года. Даже тогда эта мера была принята с многочисленными оговорками и уравновешивалась примирительными сигналами Дибича в отношении мусульманского населения.

Такой сознательно консервативный подход Николая I и его генералов во время Русско-турецкой войны 1828–1829 годов был частью более общей реакции старорежимной военной элиты России на вызов революционных и Наполеоновских войн. Впервые столкнувшись с «народом» как фактором современной войны, царские стратеги и командующие постарались вернуться к принципам регулярной войны Старого режима и тем самым восстановить свой контроль над течением военного конфликта посредством четкого отделения армии от гражданского населения и решения исхода войны на поле сражения. В той степени, в какой им это удалось, Русско-турецкая война 1828–1829 годов может рассматриваться как часть более общего феномена реставрации военно-политической монополии монархий и аристократий в первые десятилетия после падения Наполеона. Однако это возвращение к принципам старорежимной войны оказалось столь же кратковременным, сколь недолговечной была и политическая реставрация Старого режима. В середине XIX столетия консервативная элита Российской империи была вынуждена признать ключевое значение «народа» в современной войне и изменить свой подход соответствующим образом. Теоретические и практические проявления этой смены подхода рассматриваются в следующих трех главах.

Глава III

Партизанская война и статистика Европейской Турции в деятельности И. П. Липранди

Занятие некоторых европейских областей Османской империи во время войны 1828–1829 годов позволило русским офицерам продолжить сбор военно-статистической информации, начатый в конце XVIII – начале XIX века. В 1828–1830 годах Е. И. Дитмарс составил военно-статистическое обозрение Молдавии и Валахии, которое было дополнено полковником Е. В. фон Рюге, подполковником А. И. Бергенгеймом и штабс-капитаном И. Ходзько[280]. Одновременно с этим А. Г. Розалион-Сошальский и несколько других русских офицеров составили военно-топографическое обозрение Сербии и тех шести округов, которые по Адрианопольскому миру должны были войти в состав этого княжества. Военно-статистическая информация собиралась и в отношении восточных Балкан, о чем свидетельствуют цитировавшиеся выше обзоры А. О. Дюгамеля и Е. И. Энегольма. В результате войны 1828–1829 годов российские военные расширили свое знание численности, географии и политических настроений балканских мусульман и христиан[281].

В то же время четверть века, отделявшая Адрианопольский мир от начала Крымской войны, характеризовалась развитием военной литературы, первоначальный импульс которому был задан Наполеоновскими войнами. В данный период были опубликованы и первые описания этих войн, и первые крупные русские сочинения о стратегии и тактике. Сочинения русских авторов по военной науке и военной истории в 1830‑е, 1840‑е и 1850‑е годы отражали безусловное усвоение русскими офицерами принципов современной войны и в то же время демонстрировали оформление русской национальной традиции в военном искусстве. Последняя окончательно сложилась во второй половине XIX столетия, причем анализ опыта русско-турецких войн сыграл ключевую роль в этом процессе[282].

Все эти тенденции отразились в трудах И. П. Липранди, ветерана Русско-турецкой войны 1828–1829 годов, который попытался обратить свой опыт в экспертное знание о Европейской Турции и предоставить его в распоряжение российского командования в начале Крымской войны. Проблематика «малой войны», партизанского действия и отношений русской армии с населением Европейской Турции находилась в центре внимания Липранди и была главным предметом его многочисленных сочинений, написанных в царствование Николая I. Несмотря на то что российское командование не сумело воспользоваться экспертными знаниями Липранди, его биография иллюстрирует тесную взаимосвязь между знанием о населении и военной практикой, которая и породила феномен «политики населения»[283].

Сын Педро ди Липранди, пьемонтского дворянина испанского происхождения, поступившего на русскую службу в царствование Екатерины Великой, И. П. Липранди приобрел первый боевой опыт в ходе Русско-шведской войны 1808–1809 годов[284]. Впоследствии он участвовал в Бородинском сражении и в европейских походах русской армии в 1813–1814 годах. Со времени пребывания Липранди во Франции в составе оккупационного корпуса М. С. Воронцова в 1815–1818 годах начинается его шпионская деятельность. В качестве начальника тайной полицейской службы Воронцова Липранди имел возможность познакомиться с методами работы Эжена-Франсуа Видока, знаменитого французского сыщика с криминальным прошлым.

По возвращении в Россию Липранди в качестве наказания за участие в дуэли был определен в Камчатский полк, расквартированный в Бессарабии. В 1822 году он вышел в отставку в чине полковника и спустя год поступил на гражданскую службу в качестве чиновника по особым поручениям при Воронцове, ставшем тем временем новороссийским генерал-губернатором и бессарабским наместником. С момента прибытия в Бессарабию Липранди посвятил свое время, деньги и незаурядную способность к языкам тому, что стало главным делом всей его последующей жизни, – изучению Европейской Турции. Библиотека, которую он начал составлять в 1820 году, включала все произведения европейских авторов об Османской империи, опубликованные после