В дальних плаваниях и полетах - Лев Борисович Хват Страница 22

…Портовые строения скрывают уголок бухты, где стоит летающая лодка. Улица поднимается в гору, бежать трудно. До вылета минут пять-шесть… Огибаю длинное здание портового склада… Слышу гул моторов, работающих на малых оборотах. Кончено, опоздал! Летающая лодка выруливает к центру бухты — на старт…

В сотне метров вижу катерок, подле него — трое людей. Прижав локтем заветный пакет, мчусь по отлогому каменистому берегу, хватаю за рукав бородача в клеенчатом плаще:

— Выручайте! Важные материалы… В Москву… Для газеты… Надо передать на самолет…

Люди переглядываются, будто не понимая моей взволнованной речи.

— Однако, айдате! — неожиданно откликается бородач.

Паренек лет четырнадцати с кошачьей ловкостью прыгает на катер. Другой, постарше, упираясь ногами в податливую прибрежную гальку, сталкивает его с мели.

— Не мешкай, однако, — зовет меня суровый дядя в плаще и кивает подростку: — Запускай, Елеся!

Летающая лодка отошла уже за полмили и разворачивается. Еще бы пять минуток!..

Чернобородый оттолкнулся багром, катер описал полукруг и побежал, набирая скорость. Но тут я с ужасом увидел и еще явственнее услышал, как бешено закрутились винты гидроплана: «С-55» пошел на взлет. С отчаянием наблюдал я за летающей лодкой. Сейчас она оторвется! Испорчена корреспондентская работа двух месяцев!..

Но что за чудо — моторы заглохли! Из люка летающей лодки высунулась чья-то фигура; вероятно, это механик. Он пробирается к мотору, хлопочет возле него и внезапно, как театральный Мефистофель, проваливается в люк. Самолет снова разворачивает на старт.

Нет, теперь не упустим! Бородач ведет катер наперерез гидроплану. Правильный маневр! Летчик, понятно, не будет стартовать, когда на его пути маячит неожиданное препятствие. Елеся вскочил и усердно машет кепкой. Остается с четверть километра… Нас заметили! Винты замедлили бег. Летающая лодка мерно покачивается на волнах. Не убавляя скорости, человек в плаще направляет к ней катер.

— Куда, че-е-рти-и-и! Сво-ра-чи-вай! — орет в рупор механик.

Сменив курс, идем малым ходом параллельно стартовой линии.

— Стой!.. Гондолу разобьете! Стой! — слышен голос остроглазого штурмана. — Что у вас там?

— Материалы для Москвы.

Катер медленно приближается к летающей лодке, оттуда несется рев:

— Тише, отсек продырявите! Руками упирайтесь…

Четыре пары рук предотвращают столкновение.

Из люка появляется голова Изакова. Передаю пакет:

— Здесь снимки… Привет Москве!

Гора с плеч…

Голубой «С-55» стартует, унося на борту моего товарища. В Хабаровске он пересядет на «Р-5». Специальные самолеты, заказанные редакцией, ожидают его на всей трассе. Через несколько суток Борис Изаков войдет в кабинет редактора и положит на стол челюскинские пакеты. Минует еще одна ночь, и миллионы людей будут читать рассказы полярников о челюскинской эпопее, рассматривать рисунки Решетникова и редкие фотографии, заснятые в ледовом лагере Чукотского моря…

Более тридцати лет прошло с тех пор. Тогда перелет Изакова представлялся нам настоящей воздушной экспедицией. А сегодня любой советский гражданин, купив билет в кассе Аэрофлота, может попасть из Петропавловска в Москву часов за четырнадцать-пятнадцать.

— Доставили пакет, однако, — улыбнулся бородач, когда нос катера заскрипел на прибрежной гальке.

— Как только отблагодарить вас?

— Ничего не требуется, а на добром слове — спасибо.

Я не решался предложить этим людям деньги, но хотелось чем-то выразить признательность. Достал из кармана деревянный портсигар работы вятских кустарей:

— Кто курящий?

— Я, однако, не занимаюсь, а Елеське рано, — сказал человек в плаще. — Вон Фрол дым пущает.

Я протянул Фролу портсигар:

— Будете вспоминать, как за самолетом гонялись…

Снова мы в Тихом океане — последний переход.

В кают-компании неумолчно стучали костяшки домино; Ляпидевский под собственный аккомпанемент баском напевал «В гавани, в далекой гавани»; внезапно появлялся и, скептически пожав плечами, тотчас же исчезал Сигизмунд Леваневский; изредка заглядывал Каманин, холодным взором окидывал сборище, словно укоряя: «Не делом, товарищи, занимаетесь!»; перед сном, на руках у матери, кают-компанию навещала самая юная пассажирка — Карина Васильева; заходил Бабушкин, чукчанка Вера; ероша волосы, страдал над рукописью Михаил Водопьянов, а друзья, имея в виду ее необыкновенные размеры, участливо расспрашивали: «На каком километре держишь?..»

Обычно после ужина собирал общество «аляскинский гость» Маврикий Слепнев; он рассказывал забавные и трагические эпизоды своей богатой приключениями летной жизни. Случайно открылись его незаурядные литературные способности. Было это так. Пришла радиограмма из редакции: собрать рассказы о полетах всех семи Героев Советского Союза — тысячу строк — и передать телеграфом из Владивостока. Темы рассказов — по выбору летчиков. Я попросил Слепнева уделить время для беседы. «Не надо, — ответил летчик, — сам напишу». Оказывается, с такой просьбой к нему уже обращались корреспондент «Известий» Борис Громов и, конечно, вездесущий Миша Розенфельд.

— Вы, друзья, представляете три газеты, — сказал Маврикий Трофимович, — значит, за мной три оригинальные статьи. Заготовки уже сделаны.

Он уселся за портативную машинку и писал, почти не отрываясь. Из-под валика машинки одна за другой вылетали страницы. Временами он задумывался, решительно рвал лист или перечеркивал карандашом напечатанное и принимался за новый вариант. Слепнев работал шесть часов подряд.

— Готово. Три очерка, строк по двести. «Траурный флаг на борту», о поисках американских пилотов, — для «Известий». «Прыжок над Беринг-стримом» — моему другу Мише, в «Комсомолку». «К людям на льдине», тема, надеюсь, понятна без комментариев, — для «Правды».

Слепнева попросили прочитать вслух, и он, выбрав очерк «К людям на льдине», выразительно начал:

— «Пилот держал руку под козырек.

Все, кроме пилота, держали шляпы в руках.

Все сияли улыбками и были очень торжественны. На самолете развевался красный шерстяной флаг.

Старик капитан Томас Росс держал речь. Он говорил о дружбе двух великих народов, о трудностях, об Амундсене, о Нансене, о чести.

Муниципалитет города Нома — города, который принимал Амундсена, Поста, Нобиле, — подносил звездный полосатый флаг советскому пилоту.

Пилот держал руку под козырек. Пилотом был я.

Тысяча километров над замерзшим Юконом осталась позади.

Позади были Германия, Англия, Атлантический океан, Соединенные Штаты. Позади были Юкон и все эти Руби, Тинана, Нулато — чужие городки с чуждыми нравами и бытом.

Впереди был прыжок самолета на лыжах через самый скверный на всем земном шаре пролив, называемый Беринговым, а затем срочный прыжок на лед. Оттуда ободренные близостью самолетов люди просили не лететь в плохую погоду, не лететь в туман и пургу.

Но хорошей погоды в Беринговом проливе не бывает.

Я