Из новейшей истории Финляндии. Время управления Н.И. Бобрикова - Михаил Михайлович Бородкин Страница 12

признаем. Мы считаем домогательства финляндских политиков, направленные к возведению их края в ранг государства, настолько серьезными и вредными, что они побуждают нас согласиться с исследователем, который заявил: «Если бы Финляндия тем или иным путем присвоила бы себе государственную отделенность, то немедленно должны были бы быть приняты самые решительные меры к уничтожению такого положения вещей.

Финляндская «государственность» может повести к дурным последствиям для России. Проф. Франц Деспанье рассуждает уже так, рассматривая финляндский вопрос с международной точки зрения: Финляндия вовсе не по милости русского Монарха получила свои права и сделалась государством; она вступила в договор с представителем России и выговорила себе известное положение. Она не присоединена, а вступила в союз с Империей. Правда, прибавляет французский профессор, союз Финляндии и России не подходит под существующие виды союзов, но в этом повинно отсутствие «пластичности» у доктрины, определяющей характер различных союзов. Исходным пунктом политического положения Финляндии тем не менее является соглашение. Царь дал обещание, а финляндцы приняли его. Кто же были договаривающиеся стороны? С одной стороны Император Александр I, а с другой... сейм, хотя он и не представляет «державного правительства». Конечно, спохватывается Ф. Деспанье, договариваться с Россией должен был король Швеции. «Но то, что этот король должен был сделать сначала и сам, он сделал потом, ратификовав в Фридрихсгамском договоре 17 сентября 1809 г. шаг, неправильно сделанный его подданными». «Таким образом, хотя и косвенно, по, тем не менее, очень ясно, Швеция поставила условием, — уже принятым Царем для уступки Финляндии, — неприкосновенность политической конституции и основных законов в присоединенной стране». Следовательно, Швеция, в силу Фридрихсгамского трактата, — говорить Деспанье, — имеет право требовать уважения к этой статье договора. Мы напомним еще раз, что в этой (VI) статье определенно сказано, что Император обеспечил права Финляндии «по единственным побуждениям великодушного своего соизволения»... Но этого французский ученый не желает видеть, понимая огромную разницу между пожалованием и договором. Ему надо перенести финляндскую государственность из разряда внутренних дел России в область международную и тогда иностранные державы будут совершенно иначе разговаривать с Русским Двором по «финляндскому вопросу». Если Финляндия получила свои права государства указанным Ф. Деспанье порядком, то возникший конфликт можно передать на суд третейского суда или международного ареопага.

Эту заботу проявил уже фон Бар, ходатайствовавший о передаче вопроса по русификации Финляндии на суд международного ареопага. О подобном же международном судилище для рассмотрения специально финляндского дела хлопотал финляндец, принявший шведское подданство, Эмиль фон-Квантен. Идеи Бара и Квантена, конечно, пришлись по сердцу финляндским политикам-обособленникам, которые постоянно подавали апелляции Европе, прося сочувствия и заступничества западных парламентов, печати и ученых.

Положить в основу своих отношений к России договор финляндцам, разумеется, очень желательно. Достигнув этого, они заговорят с Россией в ином тоне, как равноправные, и требования их естественно возрастут. Некоторые отношения начинают принимать уже характер договора. Например, вся история с манифестом 3 февраля 1899 г. и особенно выработка к нему перечня предметов общегосударственного законодательства клонится к тому, что впредь вопросы этой категории будут решаться на началах, с оттенком договора. Не малым соблазном для комментария явится присутствие профессора международного права в комиссии, занятой составлением сего перечня. В область международных отношений финляндцы рвутся давно; особенно определенно они обнаружили свои желания при составлении для себя нового Уголовного Уложения.

Признание Финляндии государством неизбежно поведет затем к мечтаниям о федерации. Уже не раз слышались голоса: создайте федерацию и пусть каждая народность живет своей свободной, независимой жизнью. В теории это, может быть, и красиво и складно, но на практике в России оно привело бы только к хаосу. Не следует забывать, что федерация там, главным образом, возможна, где в основании ее лежит национальное единство. Там же, где на лицо конгломерат разных национальностей, как у нас, федеративное начало неизбежно поведет к раздору. Разные племенные элементы неизбежно будут стремиться к разъединению и обособлению. Это вполне естественно. «Мы, — скажут поляки, — поддержим русское правительство, если оно будет польским». «Мы, — заявят финны, — пойдем за правительством, когда оно будет по духу финляндским» и т. д. Получается картина бессмертного Крылова: «лебедь рвется в облака, рак пятится назад, а щука тянет в воду». Ясно, что Россия, как могущественное народное государство, как великая держава, не может желать федерации. Значение империи росло исключительно в те периоды, когда она следовала своей истинно-национальной политике, опираясь на честь и достоинство своего народа и служа «принципу истинных выгод России», как выразился император Николай I.

Невозможна федерация. Но иное дело внутреннее самоуправление составных частей Империи с Самодержавным Царем во главе, который все направляет, все уравновешивает, все объединяет.

«Начало самоуправления, — говорит профессор Б. Чичерин, — не противоречить неограниченной монархии, а напротив, составляет необходимое ее восполнение. Только допуская широкую систему самоуправления, монархия удовлетворяет местным потребностям, только относясь к ней с полным доверием, она вступает в живое общение с народной жизнью, не официальными путями, чрез посредство правящей бюрократии, а лицом к лицу».

Организующей силой России должно остаться нравственное начало, воплощенное в самодержавии. Какие бы ни создавались самоуправляющие единицы в России, их должна связывать воедино самодержавная власть.

У России имеются свои жизненные условия, которыми она поступиться не может. Она могуча и славна своим самодержавием. Подрывать ее политического идеала нельзя. Ее самобытные источники, основы ее жизни должны сохраняться неприкосновенными. «Монархическое начало лежит в основании всех великих явлений русской истории; оно есть корень, из которого выросли наша государственная жизнь, наше политическое значение в Европе», — говорил профессор Грановский.

Со всем этим финляндцы должны считаться. Если Россия откажется от монархического начала, она перестанет существовать: «явятся царства Конотопское, Кишиневское» и другие, но могучей России уже не будет.

Финляндцев смущает власть «неограниченная» и им представляется, что истинная свобода, истинный прогресс и надлежащая законность совместимы только с ограниченной верховной властью. Они, очевидно, не усвоили себе истинного духа русского самодержавия и смешивают его с абсолютизмом и деспотией. Юридически самодержавие неограниченно, но оно находит предел себе в законах, им же санкционированных. Оно управляет по закону и ничто без закона не делается. «Неограниченное самодержавие пишет самому себе непреложный закон, заимствованный из вечной правды» (В. А. Жуковский). Воля государя создает законы, но управление подчинено законам. Государь-самодержец может изменить закон но он не имеет власти поступать в управлении против закона, пока он не изменен. Иначе говоря: в законах — воля государя, но власть управления связана законами. Когда нет грани между волей законодательной и властью управления, тогда самодержавие превращается