Национальная идея России - Валерий Александрович Тишков Страница 24

Утверждающаяся в настоящее время среди историков точка зрения довольно радикально разводит историю Киевской Руси и историю Новгородской земли, считая год призвания варягов началом российской государственности. Эта трактовка имеет серьезные основания, за исключением того обстоятельства, что для ранней истории теперь уже независимой украинской государственности как бы не остается места. И видимо, правильнее было бы говорить о начале древнерусской государственности. Не менее основательно разводят начало общей истории националистически настроенные украинские историки, а попытка написать общую версию истории двух стран (своего рода общий учебник)[96] была предпринята совсем недавно и также вызвала критику со стороны тех, кто придерживается как радикально-националистических взглядов, так и более традиционных подходов, которые сейчас уничижительно называют «официальной советской историографией».

В трактовке прошлого следует различать два миропонимания. Одна позиция – позитивистско-социологическая, опирающаяся на такие артефакты, как схожесть/несхожесть материальной культуры, свидетельства общей власти и веры, данные о языке и письменных памятниках. Именно на различиях строятся опрокинутые в прошлое наши сегодняшние представления об этнических общностях – народах-племенах или народностях. Отсюда появляется «этническая история Древней Руси», и этнический компонент становится одним из доминирующих в групповых и политических классификациях. Другая субстанция – интерпретивно-конструктивистская, которая исходит из того, что прошлые представления людей и природа их коллективных связей серьезно отличались от современных. Социальные коалиции или коллективы, включая протогосударственные образования, основывались не столько на культурной общности, сколько на сеньориальной зависимости/принадлежности, на династической солидарности и лояльности подданных, на некоторых единых правовых нормах, на одной религиозной вере и, наконец, на соотношении военно-политической силы завоевателей и данников. И уже на этой, а совсем не на этнокультурной схожести рождались и существовали представления об общей земле и осознании себя как один народ.

Фундаментальный вопрос о том, «откуда пошла Русская земля», встает в смысле общего самосознания. Какова историческая динамика чувства коллективной идентичности, которая в те времена (как и в последующие эпохи) не могла быть одинаково выраженной, повсеместной и непрерывной? Еще в советской историографии послевоенного периода в рамках разработки теории этнических общностей ставился вопрос о национальном самосознании, но это почти всегда был вопрос об этнической идентичности как одном из важных маркеров существования отличительной этнической группы (или национальности). Эта линия идет от работ П. И. Кушнера, С. А. Токарева в 1940–1950-е гг. к работам Н. Н. Чебоксарова, Ю. В. Бромлея, В. И. Козлова и др. в 1960–1980-е гг.[97] Однако никто из отечественных ученых, занимавшихся теорией и историей национального самосознания, не уходил в глубь веков, хотя о национальном самосознании как характеристике древнерусского общества писал Д. С. Лихачев, посвятив этому вопросу монографическое исследование вскоре после окончания Великой Отечественной войны[98]. Собственно говоря, это была работа об исторической памяти, запечатленной в древнем былинном цикле. По замечанию Д. С. Лихачева, эпос был «той великой неписаной историей Русской земли, которая предшествовала летописанию… не случайно русский писатель XII в. Кирилл Туровский различал два типа хранителей исторической памяти: летописцев и песнотворцев»[99]. В дальнейшем хранителями былинного эпоса выступили народные сказители.

Древние корни российской нации (рис. П. П. Толочко)

Анализ древних источников позволяет выявить как компоненты воображаемого, так и более поздний характер элитных представлений о древнерусской общности (или о ее отсутствии!)[100]. Но в моем социально-конструктивистском методологическом арсенале воображаемое есть также реальное. Тем более что многие высказывания (безусловно, представителей элит) хотя и могут относиться к более поздним временам, но все равно это та же самая эпоха русского Средневековья. Несмотря на радикальные и разнонаправленные ревизии начальных этапов истории в современной украинской и российской историографии, сама идея государственного и национального единства Руси имеет достаточно древние корни, и здесь мои научные симпатии больше на стороне академика (российского и украинского одновременно!) П. П. Толочко, который отстаивает концепцию существования древнерусской народности как реальной, а не вымышленной. Толочко завершает свою книгу «Древнерусская народность: воображаемая или реальная» важным для нас сюжетом о национальном (народном) самосознании в Древней Руси. Ученый ставит те же самые вопросы современных интерпретаторов: не используем ли мы понятие, которое применимо больше к современности, и что оно могло означать для древних времен, в чем оно выражалось и «на кого мы должны ориентироваться при ответе на поставленные вопросы, в целом на народ или же на его интеллектуальную элиту»?[101]

Некоторые исследователи высказывают сомнения в том, что представления летописца Нестора или автора «Слова о полку Игореве» можно воспринимать как выражение того самого самосознания, ибо представления смерда из глухого русского погоста и образованных летописцев были различными. Но и сегодня в сплошь грамотном российском, да и в любом сообществе понимание того, что есть народ, страна и кто есть «мы», разнится в не меньшей степени. Как и в наши дни, в древнерусском прошлом выразителем коллективного сознания была элита, хотя уже в Древней Руси существовали фольклорно-былинные сказания. Но этот источник был созвучен патриотическому пафосу летописей и литературных произведений, и между ними не было того разрыва, который позволял бы считать один источник политическим официозом, а другие – «историей, рассказанной самим народом» (слова академика Б. Д. Грекова).

Как пишет П. П. Толочко, «вопрос не в том, кто был автором письменных произведений, содержащих патриотические идеи, а в том, выражали ли они мысли и чаяния широких народных масс. Есть достаточно оснований утверждать, что, безусловно, выражали. По существу любое произведение исторической письменности, литературы или эпической поэзии являлось ответом на социальный заказ времени и было выражением народного исторического самосознания». Ключевым компонентом этого самосознания было представление о родине. И такое чувство общности среди восточных славян присутствовало на довольно ранней стадии их политической консолидации, ибо «Повесть временных лет» отличала говорящих на славянских языках полян, древлян, новгородцев, полочан, дреговичей и других от «тех суть иные языки». И общее родовое название «Русь», по мнению летописца, употреблялось уже в 60-е гг. IX в. А самым важным стал акт крещения Руси, который имел всеобщий характер и осознавался как момент появления на Русской земле нового народа, которого возлюбил Христос[102]. В постордынскую эпоху (XV в.) русская народность была доказанной реальностью.

Здесь для нас интересна история самих названий «Россия», «российский», «россиянин». Хотя это больше имеет значение для источниковедческих изысканий, тем не менее именование страны и народа, хотя часто с причудливой историей, напрямую относится к вопросу о национальном самосознании. О происхождении названия «Россия» давно существуют разные точки зрения, но доминирующей остается высказанная академиком