Беспринципная (СИ) - Резник Юлия Страница 8

— Идите в дом, — говорю я, подталкивая Седку к матери. — Я здесь все закрою и тоже приду.

Соседский двор быстро пустеет. Я растерянно осматриваюсь. Взгляд непроизвольно цепляется за стол в полуразрушенной беседке, на котором до сих пор стоит бутылка с мутной жидкостью, кружки, грязные тарелки с кусками заветренной колбасы и размазанной по столешнице кабачковой икрой. Подавив приступ брезгливости, прохожу дальше. Захожу в дом, останавливаясь в нерешительности на пороге. В нос сразу бьет густой запах бедности — затхлых тряпок, плесени и застарелого перегара. Внутри меня становится как-то неуютно и липко. Не покидает ощущение, будто я попал в параллельный мир. Ну, не могут так жить нормальные люди… Не могут!

На плите в кухне стоит чистенькая кастрюля с супом. Видимо, Зоя готовила для братьев и сестры ужин, перед тем как заявиться к нам. Заглядываю под крышку — аромат приятный. Супец явно съедобный. Представляю, как Зойка стоит у плиты, отмантулив смену в коровнике, и внутри невольно что-то начинает ворочаться. Недовольство собой? Да. Наверное. Я не могу себе объяснить, почему так жесток к этой девочке.

Продвигаюсь дальше по комнатам. Дети явно пытались навести тут хоть какой-то порядок. Создать уют… Их вещи сложены аккуратными стопками, кровати застелены, на одной из них лежит потрёпанная игрушка… Но выглядит это жалко.

Не планируя задерживаться в доме ни секундой дольше необходимого, возвращаюсь во двор. Взгляд притягивают колышущиеся на ветру простыни. Перед глазами, будто диафильмы, проносятся картинки из недавнего прошлого. Зачем я подошел к забору — сейчас и не вспомню. Может, хотел подслушать, о чем девочки говорят, убедиться, что Зойка не учит мою единственную дочь ничему плохому. Та ведь еще такой ребенок, а эта… Ладно. Не буду навешивать ярлыки — у девчонки сложная ситуация. Пусть живет как хочет, только мою дочь в это не впутывает.

В общем, пришел, да. А завидев Зойку, развешивающую белье, завис. Хрупкая фигурка за простыней двигалась плавно, притягивая взгляд, заставляя сердце биться чуть быстрее, а дыхание — сбиваться. Это напоминало театр теней… Помню, как мелькнула в тот момент мысль — совершенно неуместная, дикая, что ничто ведь мне не мешает согласиться с ее условиями. Я мог бы прямо в ту секунду подать ей знак. Увести ее за собой… А хоть бы и к лодочному сараю. У девки-то ноль притязаний. Она бы мне и тупо в кустах дала. Я завис на этой мысли, как громом поражённый, и если бы не поднявшийся хаос, чем черт не шутит, может, и поддался бы искушению. Это точно было какое-то помутнение рассудка — не иначе. Я был так близок к тому, чтобы наломать дров, что от одной только мысли об этом спина покрывается ледяною испариной…

Сжимаю кулаки, стискивая зубы так, что в челюсти щелкает. Седкина подружка действует на меня так, как ни одна женщина прежде. Злит, раздражает, бесит своей наглостью и самоуверенностью. Провоцирует, откровенно предлагая себя. Отталкивает развязным поведением — стыдным, непозволительным для любой хоть сколь-нибудь уважающей себя женщины! И в то же время привлекает магнитом. Пробуждает что-то темное внутри, то, что, наверное, живет в каждом… Желание подчинить и сломать. Стереть с губ эту ее ехидную улыбочку. Заняв ее рот, язык, губы… другим.

Одним словом — беда, а не девка. Только после увиденного разве можно ее в чем-то винить?

С этими мыслями возвращаюсь на собственный участок. Ануш хлопочет в кухне. В доме тишина.

— А где все?

— Спят. Бедные дети… намаялись, — качает головой жена.

— Еще бы. Такое пережить! Я и сам бы уже прилег.

Ануш осторожно ставит на стол горячий чайник, вытирает руки расшитым веселенькими узорами полотенцем. Я замираю, испытывая острое чувство вины. Нет, мне не впервой… Оно накатывает время от времени. Хуже всего было, когда я переспал с другой в первый раз. Тогда охота повторить у меня отпала надолго, а потом… Потом все равно пришлось как-то решать этот вопрос. Со временем я привык к редким встречам с Мариной, стал воспринимать их как некий физиологический процесс. Ну, вроде похода в туалет… Или даже не знаю…

— Устал, мой хороший?

Выдавив улыбку, киваю.

— Потерпишь еще? — тихо спрашивает Ануш, осторожно подбирая слова. — Съездишь в больницу? Зоя там одна, ей сейчас очень пригодится поддержка взрослого.

От неожиданности я вздрагиваю, едва не выплеснув чай на стол. Сердце с глухим толчком ударяется в ребра.

— В больницу? — тупо переспрашиваю я, стараясь не выдать себя дрогнувшим голосом. — Да зачем? Зоя взрослая девка, сама разберётся. К тому же в скорой ей наверняка все объяснили.

— Ну, а домой она как доберется? — справедливо замечает Ануш, проводя по моим волосам мягкими пальчиками.

Я молчу, гипнотизируя медленно кружащиеся в чашке чаинки. И чувствую, как внутри поднимается тот самый вихрь противоречивых чувств, в которых я никак не могу разобраться. Я тягощусь острым, тёмным влечением, которое она мне навязала. Но и обуздать эту порочную страсть пока не могу.

— Ладно. Ты права, — нехотя соглашаюсь я. — Съезжу, узнаю, что там.

— Спасибо, дорогой, — мягко улыбается Ануш. — Это правильное решение.

Я завожу машину, не торопясь, выезжаю со двора. В зеркале заднего вида мелькает тусклое свечение окон нашего дома. Там сейчас тихо и спокойно, пахнет свежезаваренным чаем с мятой из сада, там Ануш, которая не подозревает, что отпарила меня прямо в руки той, кто вот уже несколько месяцев буквально меня преследует.

Нет, я не перекладываю ответственность на девчонку девятнадцати лет. И с себя вины не снимаю. Хотя бы потому, что ее план сработал, а значит, нет мне оправданий. Я слабее и глупее, чем думал. И не так уж далек от тех, кого всегда презирал — слабаков, неспособных обуздать свои страсти. Осознание того, что я ничем не лучше, что я такое же похотливое животное, которым управляют инстинкты, взрывает голову. К тому же я теперь не могу не задаваться вопросом — всегда ли я таким был, или просто седина в бороду — бес в ребро? Хотя, что это, по сути, меняет? Ничего ровным счетом.

На дороге пусто, только свет фар рвёт бархатную завесу ночи. Я хватаю сигареты, снова нервно закуриваю, приоткрывая окно, чтобы выпустить горький дым. Меня потряхивает от противоречий, которые я не могу ни объяснить, ни задавить в корне… Вот если бы отмотать все назад…

У ворот больницы останавливаюсь. Лампы у входа режут глаза. Сощурившись, взлетаю вверх по ступенькам и вдруг замечаю, что я здесь не один.

Зоя стоит, вжавшись спиной в облупившуюся кирпичную стену. Волосы растрёпаны, лицо кажется ещё более бледным и измученным в тусклом свете, льющемся из окна приемного покоя. В пальцах — сигарета, дым которой нервно уходит вверх, растворяясь в темноте. Подхожу чуть ближе, сердце стучит тревожно и глухо.

Она замечает меня, чуть поворачивает голову. Наши взгляды встречаются. И снова в ее глазах мелькает вызов, привычная дерзость, будто и не было всего того кошмара, что случился несколько часов назад.

— А вы чего тут? — спрашивает она хрипло, бросая сигарету под ноги и раздавливая её кроссовкой.

— Ануш прислала в качестве моральной поддержки, — ворчу я, стараясь, чтобы голос звучал нейтрально. Но получается плохо. Я выуживаю из кармана пачку сигарет, достаю ещё одну. — Что там врачи говорят?

— Говорят, что мы вовремя спохватились, — пожимает плечами Зоя и снова отводит взгляд в сторону. — Прокапают до утра, а там посмотрят по самочувствию.

— Ну, хоть что-то хорошее, — неловко замечаю я, закуривая и выпуская дым в ночь. Молчание затягивается. Напряжение между нами становится почти видимым. Хочется уехать прямо сейчас, избавиться от этого гнетущего ощущения. От её слишком прямого взгляда, от собственной вины, которая только усиливается. — Домой-то поедешь?

Зоя резко поднимает глаза. Ее губы дрожат, кулаки бессильно сжимаются и разжимаются, сжимаются и разжимаются… Грудная клетка ходит ходуном. И я вдруг понимаю, что за этими демонстративными жесткостью и нахальством прячется испуганный ребёнок, отчаянно пытающийся казаться сильнее, чем есть на самом деле. Ануш права. Ее нужно забирать отсюда, во что бы то ни стало. Подальше от всего, что случилось сегодня, если уж я не могу вытащить ее из тех грязи и боли, что окружали эту девочку с детства. Но не силой же мне ее тащить?