Лавка запретных книг - Марк Леви Страница 5

миг реванша. Он пообещал подвергнуть заведение суровой санитарной проверке и применить жесткие санкции, вплоть до закрытия, если су-шеф не признается в недосмотре и сам немедленно не уволится. Хосе хранил невозмутимость: вся рыба, подаваемая в его ресторане, поставлялась тем же утром. Он спросил комиссара, есть ли у него доказательства обвинений и, не дожидаясь ответа, ушел.

К счастью для ресторана «У трех кузенов», расследование не получило продолжения из-за череды ошибок. Первую по счету допустил обследовавший Жабера врач-интерн: поставь он верный диагноз и проведи со всей оперативностью правильное лечение, больной, вполне возможно, выздоровел бы. Но того и другого не произошло, и уже вечером у Жабера разыгралась головная боль, он не мог подняться с постели, ужасно мерз и дрожал, а потом и подавно забился в конвульсиях.

Вторую ошибку, уже немалую, хоть и невольную, допустила Анна, не разобравшаяся в химии грибов. Смертельная доза бледных поганок составляет 30 граммов, а галерина окаймленная, которую часто путают с летним опенком, токсичнее их в шесть раз, и смертельная доза ее отвара, приготовленного Анной, была равна как раз тем самым трем каплям.

К счастью для Анны, у Жабера было слишком много врагов, чтобы в убийстве додумались заподозрить морской язык.

Спустя еще день, когда пресса сообщила о предстоящих похоронах главного комиссара, Хосе дождался Анну у гардероба. Они взглянули друг на друга и опять пришли к молчаливому согласию: ничего не произошло. И все же Анна сдала свой фартук и ушла.

У нее не было иного намерения, кроме как добиться справедливости, заставить Жабера пережить несколько неприятных минут. Отправлять его на тот свет они не собиралась.

В тот осенний день Анна сложила свою одежду в большой чемодан. Она поужинала у себя в кухне в обществе книги и посвятила остаток вечера подготовке дома к длительному сну: накрыла мебель простынями, перекрыла воду и газ, закрыла ставни. Ее домик с фасадом из ноздреватого известняка и видом на железнодорожные пути был довольно неказист, но она любила его и собиралась еще долго оплачивать взятый на его покупку кредит. У нее щемило сердце от необходимости уезжать, не зная, когда сможет вернуться.

Следующим утром она улетела в Канаду, где нашла место су-шефа в престижном квебекском ресторане. Она решила работать там, пока не отложит достаточно денег на осуществление своей мечты. Если все утихнет, то есть если следствие по делу о смерти Жабера не выйдет на нее, она вернется и откроет собственный ресторан.

А пока что она дала себе слово больше ничего не готовить из грибов.

4

Тайник

Митч умел мастерить. Любознательный по натуре, он с детства, наблюдая за родителями, стал рукастым. Его отец ремонтировал по выходным в мастерской на чердаке разный выброшенный другими хлам: лампы, старые книжные шкафы, столы и кривоногие стулья. Его мать тоже чинила все, что выходило из строя в их старом доме.

Мастерить, стряпать, копаться в саду, даже шить – все это было у него в крови.

Аварийная электропроводка в секретной комнате, замотанная там и сям изолентой, и разваливающиеся выключатели выглядели слишком опасно и грозили пожаром. Первым делом Митч протянул новые провода и заменил подслеповатые лампочки на потолке. Подсоединив всю проводку к счетчику, он вкрутил свечу.

При ярком свете помещение выглядело еще просторнее. Под слоем пыли обнаружился паркет из каштана в приличном состоянии и приемлемая мебель, тоже вся в пыли. Перед стойкой стояло шесть табуретов, а еще здесь было два диванчика, клубные кресла, три стола с шестью стульями каждый, старый открытый сундук и – это интересовало Митча больше всего в связи с проектом, который он вынашивал, – тянувшиеся вдоль стен полки. Внимательно все это рассматривая, он понял две вещи. Во-первых, отсюда сбежали второпях. Об этом свидетельствовали оставшиеся на стойке стаканы, раскиданные по столикам карты, брошенные игральные кости, блокноты с записями набранных в играх баллов и запах прошлого с примесью запахов старой древесины, кожи и солода. И во-вторых, здесь не только перепродавали краденое, здесь действовал еще и игорный дом.

Митча не волновал объем работ для приведения всего этого в порядок. Ожидаемый результат открывал перед ним новые перспективы.

____________________

Два месяца после этого события он каждый день приезжал сюда первым поездом, чтобы успеть поработать до открытия магазина. С полудня до 14:40 металлическая штора на его витрине была опущена, он трудился в подвале и после вечернего закрытия, бывало, даже ночевал там, на тщательно вычищенном кожаном диванчике. Каждый свободный момент он использовал, чтобы переставлять мебель, натирать паркет, подметать, возвращать блеск цинку стойки, развешивать светильники, приводить в порядок ковры.

Последнюю неделю из этих восьми он завершил вконец разбитым, раздавленным усталостью. Когда все пришло в соответствие с его вкусом, он спустил вниз четыреста тридцать семь томов запрещенных книг, которые у него были, не досчитавшись всего одной.

Как-то раз в воскресенье, перед самой полуночью, рассортировав все это богатство по авторам в алфавитном порядке, он упал в кресло с рюмкой контрабандного виски из бара, чтобы отпраздновать завершение работ.

Все было готово, совсем скоро Митч собирался открыть подпольный книжный магазин, куда будут допущены только заслуживающие доверия покупатели.

Наутро он возвращался домой в изрядном похмелье. Ночь он провел почти без сна, взбудораженный поиском ответа на вопрос: как разобраться, кто достоин доверия, кто нет, что станет доказательством, что никто из клиентов подпольного магазина его не предаст? Он сварил кофе, но забыл чашку на столе гостиной, машинально забрел в спальню – и рухнул на кровать.

Он очухался уже в вечерних сумерках, с затуманенной головой и сильной потребностью в глотке свежего воздуха. Захватил с собой сумку, чтоб купить съестного – в холодильнике мышь повесилась, – и покинул квартиру.

Соседей по дому теперь оставалось немного, остававшиеся как раз возвращались с работы. Лифт давно не работал, с лестницы доносились шаги и голоса. На лестничной площадке второго этажа Митч столкнулся с Горштейном. Он всегда считал его не то венгром, не то поляком, не то румыном, но не удосуживался узнать точнее. То ли Горштейн пребывал в состоянии постоянного психологического дискомфорта, то ли просто не понимал ни слова из того, что ему говорили: он закатывался хохотом при каждом «здравствуйте», «до свидания» и «как поживаете?» Митча, ставя преграду любой попытке завязать с ним разговор. В этот раз он в кои-то веки не засмеялся, а состроил страшную гримасу, как будто разразилась мировая катастрофа. Сделав над собой сверхчеловеческое усилие, он приподнял руку, показал