Паутина - Весела Костадинова Страница 3

Подруги рассмеялись теплым, веселым смехом, от которого на душе стало теплее, чем от солнца. Тогда я еще не знала, что эти дни станут последними счастливыми в моей жизни.

2

Наша квартира находилась почти в самом центре города, в старом квартале, который считался одним из самых элитных. Не потому, что там высились современные жилые комплексы с зеркальными фасадами и охраняемыми дворами, а потому, что этот район был тихим оазисом в шумной городской суете. Тенистые аллеи с аккуратно подстриженными деревьями создавали атмосферу уюта, а пяти- и шестиэтажные дома, построенные ещё в начале прошлого века, были признаны архитектурными памятниками. Эти здания, с их изящными фасадами, лепниной и коваными балконами, давно стали частью городской истории, и именно поэтому их защищали от сноса и реновации.

Жильцы нашего района привыкли ценить порядок и уважать окружающих. Здесь никто не бросал свои машины на газонах или тротуарах. Парковка была выделена отдельно, и все аккуратно ставили автомобили, не нарушая границ. В этом районе невозможно было услышать грубую ругань из-за места для парковки — вместо этого люди спокойно, почти шёпотом, обсуждали текущие дела или приветливо обменивались новостями, словно это было естественным продолжением атмосферы интеллигентности, присущей этому месту.

Район изначально задумывался как место для жизни тех, кто трудился на благо науки и прогресса. Здесь давали квартиры учёным, инженерам, разработчикам — людям, которые оставили свой след в различных областях знаний и технологий. Возможно, именно благодаря этому в районе до сих пор сохранялась особая аура уважения, интеллигентности и тишины, нехарактерной для центра города.

Как и весь район, наша квартира, хоть и была большой, пятикомнатной, всегда поражала меня своим уютом и теплом. Это было место, где каждый уголок дышал заботой и любовью. Мама обожала дерево и растения, поэтому квартира была наполнена живой зеленью: фикусы и пальмы стояли в плетёных горшках, виноградная лоза обвивала полки, а на подоконниках цвели яркие пеларгонии. Папа любил маму, и потому всё в доме отражало её вкус и желание создать тихую, светлую гавань.

Папа, учёный-биолог, преподавал на кафедре в местном медицинском университете ещё с советских времён. Его кабинет в нашей квартире напоминал маленький музей: старые книги с потёртыми переплётами, пробирки и микроскоп, стоящий на массивном деревянном столе. Мама же всю жизнь посвящала дому и семье, бережно охраняя покой и уют нашего внутреннего мира.

— Мам, я дома, — я зашла на просторную кухню, жадно вдыхая аппетитные запахи готовящейся курицы и печенья. — Папа уже приехал?

Она обернулась ко мне, невольно заставив нахмуриться. Ее поджатые губы говорили о явном недовольстве.

— Да, он вернулся час назад, теперь сидит у себя, что-то пишет. Опять с головой ушёл в свои бумаги, но обещал ужинать вместе.

— Мам, вы опять поссорились? — тихо спросила я.

— Нет, — ответила она, отворачиваясь к плите.

У меня тоскливо сжалось сердце. Я не понимала, что происходит в нашей семье, но последнее время ссоры папы и мама значительно участились.

Ни говоря ни слова проследовала в кабинет отца, надеясь, что он не слишком занят и сможет поговорить со мной.

— Пап, — постучалась в массивную деревянную дверь со стеклянными витражами, — занят?

На мой голос он поднял голову и улыбнулся. Улыбка получилась слегка рассеянной, вымученной и даже виноватой.

— Нет, зайчонок, заходи.

Я любила папин кабинет. Любила янтарное дерево массивных шкафов, их стеклянные блики на паркетном полу, любила запах книг и гербариев, висевших на стенах — подарок одной его студентки — ботаника. Каждый год на его день рождения она присылала новый гербарий, собранный в каком-нибудь уголке мира: из тропических лесов Амазонии, горных хребтов Кавказа или пустынь Африки. Я всегда с интересом разглядывала эти подарки, удивляясь тому, как природа умудряется создавать такую хрупкую и одновременно совершенную красоту. Любила слушать, как он стучит по клавишам своего ноутбука, готовясь к лекциям или печатая новую научную статью.

Наверное, я была той самом папиной дочкой из шуток и мемов. Я и похожа была в большей степени на него, чем на маму, с ее яркой красотой жгучей брюнетки.

Мы с папой были другими. Даже в свои 60 он выглядел подтянуто и молодо, а седина в светло-русых волосах придавала ему только больше шарма и обаяния. Высокий, с идеальной выправкой военного — сказались несколько лет службы в органах — он до сих пор вызывал вздохи восхищения у своих студенток, чем последнее время невероятно злил маму.

Мы оба не понимали, что с ней происходит, почему она стала устраивать отцу ссоры едва ли каждую неделю, придираясь то к тому, что он задерживается на работе, то к его спокойному и ровному отношению к ней, то еще к каким-нибудь мелочам.

Я несколько раз пыталась поговорить с мамой, понять ее настроение, объяснить ей, что именно работа отца позволяет нам жить в нашем тесном, уютном домашнем мире, но она тут же обвинила меня в том, что я выгораживаю отца, а он настраивает меня против нее.

— Что случилось пап? — тихо спросила, поцеловав его в макушку и присаживаясь в кресло напротив.

— Все тоже самое, зайчонок. Ума не приложу, с чего Клара решила, что я перестал ее любить. Странное у меня чувство, заяц, что кто-то настраивает ее против меня, — устало потер он переносицу. — Да еще и эта ее идея фикс, что тебе обязательно нужно удачно замуж выйти….

Сначала это были безобидные шутки, от которых можно было отмахнуться с улыбкой. Потом начались разговоры по душам, когда мама старалась убедить меня, что «всё это только для твоего же блага». Теперь же её мнение стало настолько твёрдым, что любое сопротивление воспринималось ею как недопустимое упрямство. Мама всё чаще говорила мне в лоб, что удачное замужество — единственная достойная перспектива для такой, как я.

Эти слова звучали обидно, и они глубоко ранили меня. Я знала, что мама не желала мне зла, но её представление о «достойной жизни» было словно списано с какого-то старого учебника или женского романа, где счастье женщины измерялось кольцом на пальце.

Да, я не обладала яркой внешностью, как она. У меня не было её изящных, гибких форм или той лёгкой уверенности, с которой она входила в любую комнату, моментально притягивая взгляды. Я была обычной двадцатилетней девушкой. Светло-русые волосы, россыпь веснушек на лице, серые глаза. В зеркале, когда я видела свое отражение, не чувствовала себя уродливой, но её слова заставляли меня