Разрушенные - Кристи Бромберг Страница 28

Впервые с тех пор, как мы вышли во внутренний дворик, Колтон поднимает глаза, чтобы встретиться со мной взглядом.

— Думаю, всем пора уходить. — Его голос низкий и полный злобы.

Подхожу ближе, желая, чтобы он знал, что может припираться сколько угодно, но я не отступлю. Бросаю ему в лицо его же собственные слова. Я даже не уверена, что он их помнит.

— Мы можем сделать это по-хорошему или по-плохому, Ас, но будь уверен, будет по-моему.

* * *

Удостоверяюсь, что Бэкс запер входную дверь, прежде чем схватить тарелку с сыром и крекерами, и вернуться наверх. Нахожу Колтона на том же месте в шезлонге, но он снял кепку, откинул голову и закрыл глаза. Останавливаюсь в дверях и наблюдаю за ним. Смотрю на выбритую полоску, волосы на которой начинают отрастать поверх его отвратительного шрама. Замечаю линию, прочерчивающую его лоб, которая говорит мне, что он чувствует, что угодно, только не покой.

Тихо вхожу во внутренний дворик, по радио ненавязчиво играет песня «Трудно любить», и я благодарна, что она маскирует мои шаги, чтобы я не разбудила его, когда ставлю рядом с ним на стол его обезболивающие и тарелку с едой.

— Теперь ты тоже можешь идти.

Его грубый голос пугает меня. Подскакиваю от его неожиданных слов. Начинаю закипать. Смотрю на него и ничего не могу сделать, кроме как покачать головой, бормоча в неверии, потому что его глаза все еще закрыты. Все произошедшее за последние пару дней поражает меня калейдоскопом воспоминаний. Дистанция и избегание. Здесь есть нечто больше, чем раздражение от того, что он чувствует себя ограниченным на время выздоровления.

— Есть что-то, от чего тебе нужно облегчить душу?

Над головой кричит одинокая чайка, пока я жду ответа, пытаясь подготовиться к тому, что он собирается мне сказать. Его слезы без объяснений и просьба уйти — совсем не хороший знак.

— Мне не нужна твоя проклятая жалость. Разве у тебя нет дома, полного нуждающихся в тебе маленьких мальчиков, чтобы помочь реализовать эту присущую тебе черту, нависать над кем-то и подавлять?

Он мог бы обозвать меня всеми ужасными словами, и это не было бы так больно, как те слова, которыми он меня ударил. Я ошеломлена, рот открывается и закрывается, когда я смотрю на него, его лицо обращено к солнцу, глаза все еще закрыты.

— Прошу прощения? — этот ответ не подходит тому, что он только что сказал, но это все, что у меня есть.

— Ты слышала меня. — Он приподнимает подбородок почти в пренебрежении, но его глаза по-прежнему закрыты. — Ты знаешь, где дверь, милая.

Возможно, недостаток сна притупил мою обычную реакцию, но эти слова просто переключили рубильник. Чувствую, как время вернулось на несколько недель назад, и у меня сразу же появляется моя защитная броня. Тот факт, что он не смотрит на меня, действует как керосин на пламя.

— Какого хрена, происходит, Донаван? Если ты собираешься меня отшить, по крайней мере, можешь оказать мне любезность и посмотреть на меня.

Он зажмуривает глаза, как будто его раздражает, что ему приходится обращать на меня внимание. Ему удалось ранить меня за пять минут нашего пребывания вдвоем, и тот факт, что моя эмоциональная стабильность держится на волоске, совсем не помогает. Он наблюдает за мной, и на его лице появляется тень ухмылки, будто он наслаждается моей реакцией, наслаждается игрой со мной.

Невысказанные слова мелькают в моей голове и шепчут, призывают присмотреться. Но что я упускаю?

— Райли, наверное, будет лучше, если мы назовем это так, как мы это видим.

— Наверное, будет лучше? — мой голос усиливается, и я понимаю, что, возможно, мы оба очень устали и перегружены всем, что произошло, но я все еще не понимаю, что, черт возьми, происходит. Внутри меня начинает расти паника, потому что ты не можешь цепляться за кого-то, кто не хочет, чтобы его удерживали. — Какого черта, Колтон? Что происходит?

Отталкиваюсь от кресла, подхожу к перилам и мгновение смотрю на воду, нуждаясь в минуте, чтобы сбросить разочарование, чтобы суметь возродить терпение, но я так вымотана хлещущими по мне эмоциями.

— Ты не можешь отталкивать меня, Колтон. Не можешь в одну минуту нуждаться во мне, а в следующую отталкивать с такой силой. — Стараюсь сдержать боль в голосе, но это практически невозможно.

— Я могу делать все, что захочу! — кричит он на меня.

Оборачиваюсь, стиснув челюсти, вкус отторжения свеж во рту.

— Нет, если ты со мной, то не можешь! — мой голос эхом разносится по бетонному патио, мы смотрим друг на друга, тишина медленно душит возможности.

— Тогда, может, мне не стоит быть с тобой. — Спокойная сталь в его словах выбивает меня из колеи. Боль отдается в груди, втягиваю воздух. Какого черта? Я что, неправильно все поняла? Что я упускаю?

Хочу разорвать его на части. Хочу обрушить на него ярость, отражающуюся во мне.

Колтон на мгновение отводит глаза, и в этот момент все, наконец, становится ясно. Все части головоломки, которые казались неправильными на прошлой неделе, наконец-то соединяются.

И теперь все так прозрачно, что я чувствую себя идиоткой, что не смогла собрать все воедино.

Пора раскрыть его блеф.

Но что, если я раскрою и ошибусь? При мысли об этом мое сердце сжимается, но какой еще у меня есть выбор? Разглаживаю руками джинсы на бедрах, ненавидя, что нервничаю.

— Хорошо, — я подаю в отставку, делая несколько шагов к нему. — Знаешь, что? Ты прав. Мне не нужно это дерьмо ни от тебя, ни от кого другого. — Качаю головой и смотрю на него, когда он хватает свою кепку, надевает ее на голову, натягивая козырек, так что я едва могу видеть его глаза, которые теперь открыты и наблюдают за мной с настороженностью. — Не подлежит обсуждению, помнишь? — бросаю ему свою угрозу из нашего соглашения, заключенного в ванне несколько недель назад, и с этими словами я вижу проблеск эмоций в его стойком взгляде.

Он просто беззаботно пожимает плечами, но теперь я в его игре. Возможно, я не знаю, что это, но что-то не так, и, честно говоря, мы уже это проходили, и подобная херня мне порядком стала надоедать.

— Неужели ты ничему не научился? Они удалили часть твоего мозга, когда вскрывали его?

Теперь его глаза смотрят на меня, и я знаю, что привлекла его внимание. Хорошо. Он не говорит, но я по крайней мере знаю, что его глаза