Жестокии развод - Ария Тес Страница 15

Стыдно, но я устала от соболезнований. Господи, как же я устала…Нет, в них нет показательной вежливости, ведь почти все звучат действительно искренне, просто…эти слова ранят, а не приносят облегчения.

Мне все равно.

Соболезнования – ничто. Тебе не становится тепло, они не перекрывают боль; тебе никак. Просто, чтоб меня, никак…

Так хочется закричать. Если честно, мне безумно хочется закричать благим матом, выгнать всех этих людей и рыдать несколько дней в своей постели обо всем! Но конечно же, я себе такого не позволю. Дело даже не в «лице женщины», которое я никогда не потеряю ради мамы, а в том, что слова именно этого дедушки звучат очень уж на разрыв. Имею ли я право рубить их на корню? Эгоистично плеваться ядом? Психовать и закатывать истерики? Нет. Маму любила не только я, а значит, все здесь имеют право горевать и поминать ее образ, как им угодно. Мне остается только быть вежливой и улыбнуться…

– Спасибо, – киваю слегка.

Замолкаем. Я чувствую, что этот мужчина все так же стоит рядом, и не понимаю: зачем? Чего он от меня хочет? Смотрит, разглядывает. Господи, что?!

Поднимаю глаза и хмурюсь, путаясь в догадках: что это будет дальше? Нелепый комплимент о том, как мы с мамой похожи? Или какая-нибудь история? Но мужчина в ответ только усмехается с каким-то осознанием, которое от меня ускользает.

– Ты меня забыла, да, Галя?

Эээ…

Пытаюсь понять, что мне ответить, но я настолько потерялась в буре своих эмоций и последних событий, что все мое красноречие умещается в нечленораздельное «мгм…».

Он усмехается еще раз. Я виновато улыбаюсь в ответ:

– Простите.

– Ничего страшного. Постарел, согласен, да и сколько прошло лет-то? Тогда тебе было всего семнадцать.

Ага. Семнадцать? Кто же это может быть? Чувствую, что знаю его, но откуда? Боже-е-е…курам на смех. Тогда у мамы жизнь социальная кипела еще сильнее, чем сейчас (судя по ребенку, которого она хотела взять это действительно так). Знакомых была куча, знакомых мужчин? Тоже в достатке. Мама пользовалась популярностью, притягивала взгляд. Просто она решила, что никогда больше не пойдет замуж и не свяжет свою жизнь ни с кем, слишком это…кхм, накладно, а по-простому: больно. Да. Слишком это больно, и теперь я понимаю, почему она была такой закрытой. Я тоже такой же стала…

– Меня зовут Виталий Олегович Краев. Я – дедушка Мишки. Мишку-то ты не забыла?

Моментально щеки розовеют, а дыхание перехватывает. Не забыла. Это и был тот самый сосед, с которым я целовалась когда-то на качелях. В первый раз. И все у меня с ним было в первый раз…

Перед глазами вспыхивает образ в ночи, где я стою напротив, а лунный свет освещает нас с ним. Это была последняя его ночь в России. Мы не расстались сами, нас развели жизненные обстоятельства: его дед, Виталий Олегович, получил очень крутое предложение по работе в Германии, куда они, собственно, и переехали. Он согласился, а Миша рос с ним, значит, поехал следом… Иногда, когда Толя относился ко мне плохо, я думала: что было бы, если бы он не согласился? Я бы не пошла на встречу первокурсников одна, а значит, на меня бы не напали, когда я возвращалась домой одна. Не появился бы Толя, как принц в блестящих латах, не спас бы меня, а потом не подмигнул бы и не сказал: меня зовут Воробей, малышка. Если будут проблемы, просто скажи, что ты со мной.

Ничего бы этого не случилось; и через неделю он бы тоже не появился перед моей парадной, куда проводил, чтобы я снова ни во что не вляпалась. Мы бы не начали общаться. Он бы не развел меня на согласие с ним прокатиться на его драндулете «за спасение из лап чудовищ». Потом не поцеловал бы…

Все было бы иначе!

Потому что я не пошла бы одна на эту встречу первокурсников, а если бы и пошла, то вернулась раньше. С Мишей. Мы бы поднялись ко мне, попили бы чаю и…

Ладно. К чему теперь эти мысли? Первая любовь никогда не заканчивается свадьбой и счастливой жизнью до старости. Скорее всего, мы бы разбежались все равно. Просто по другой причине.

– Виталий Олегович! – улыбаюсь я искренне, потом тянусь к нему и обнимаю.

Сама ничего с собой поделать не могу. Волнение под кожей превращается в мурашки, пока я осматриваю зал в надежде увидеть Мишу…

А он смеется. Обнимает меня по-отцовски, крепко. Прижимает к груди бережно…как раньше. Признаться честно, когда-то давно мы с ним наладили очень тесный контакт, и если бы меня спросили про отца, именно его образ возник бы перед глазами.

Я на него опиралась.

– Ох, Галочка. Как же ты хорошо выглядишь…даже не верится, что прошло столько лет! Все такая же тонкая да звонкая.

Ой, ну, конечно.

Тихо фыркаю с легкой улыбкой, отстраняюсь и заглядываю ему в глаза.

– А вы все такой же лис.

– Ну, что есть… – мы затихаем на мгновение, а потом из меня вырывается.

– Миша тоже здесь?

Виталий мягко улыбается и мотает головой.

– Нет. Мишка остался в Германии с семьей…

Ауч…С семьей. Это неожиданно больно и неприятно. Глупости! Разумеется, это все глупости…конечно, у него есть семья. Миша вообще всегда был за семью и хотел много детей. Его родители бросили на деда; мать вообще неизвестно где, а отец приходил только ради денег. Они с дедом часто ссорились, Виталий Олегович просил взять себя в руки и перестать злоупотреблять. Каждый раз дядя Дима обещал, но каждый раз, когда получал «пособие» растворялся в тумане примерно на полгода. И все по новой…

Миша очень переживал.

Я помню, как однажды я застала его отца и этот самый скандал. Мы сидели в его комнате тихо, как мышки, и каждое слово было слышно так, будто мы находимся рядом. Миша тогда сказал, что когда он станет мужчиной, у него будет большая семья, жена и много детей. А главное – он никогда с ними так не поступит. Звучало это так решительно, что я…влюбилась в него именно в тот момент с головой. Абсолютно. Видимо, на то они и травмы: не имея отца по факту, а только алименты раз в месяц, я подсознательно искала чего-то такого. И это сработало…

Но уже неважно. Судьба все равно расставила все по своим местам, полагаю, поэтому я не