Многоточия - Наталья Способина Страница 14

нужно под руку соваться, нужно уйти в уголок, пересидеть, перетерпеть. Она так жалко повторяла это «перетерпеть», гладя по голове то его, то ревущую с перепугу Аньку, что LastGreen’а даже замутило от смеси жалости и брезгливости. А еще тогда он впервые подумал, о скольких же маминых «перетерпеть» он не знает.

Отчима мама любила. Без конца говорила ему об этом. Особенно когда тот психовал и, отталкивая ее с дороги, заявлял, что уходит насовсем. Странно так, LastGreen в свои тринадцать-четырнадцать уже понимал, что никуда этот козел не денется, а мама верила, плакала. И смотреть на это было просто невыносимо. Потому что… потому что невыносимо. И уйти в такие минуты LastGreen не мог: боялся, что отчим маму опять ударит. Только Аньку к Потапу закидывал, если у того дома нормально было. А если нет, то на улицу ее с тем же Потапом отправлял. Так и получалось, что Аньку они с Сашкой Потаповым в два лица растили.

А потом LastGreen резко вытянулся, подкачался — спасибо уличным тренажерам, которые поставили в каждом районе, — и отчим попритих. Злобно зыркал, но хлебальник свой не разевал. И дома стало почти нормально. LastGreen уже тоже мог зыркнуть на соседей-собутыльников, и те, бывало, передумывали заходить в гости. А потом отчим сломал Ане руку. Случайно, как он потом кричал. И мама повторяла: «Случайно, правда случайно». Она сама не видела — спала. Но «не мог же родной отец…».

LastGreen был совершенно не готов слышать это жалкое «родной отец». У него на глаза просто красная пелена упала. Хорошо, рядом был Потап, который совсем убить этого урода не дал. В общем, вышвырнул его LastGreen из дома и в первый раз в жизни наорал на мать, когда она попыталась что-то сказать против этого. Орать на маму было тошно. Это как котенка пнуть. Она ведь реально была больна, потому что не может же родная мать… Так он и сказал потом Сашке: «Не может же родная мать…» — и сам себя перебил, а потом ржать начал. Потому что может, если не соображает уже ничего.

Аню пришлось везти в платную клинику на рентген, потому что обычная травма не приняла бы ее без родителей, да и в опеку сообщила бы. Отдавать сестру кому-либо LastGreen не собирался. Хоть Сашка и заикнулся: мол, вдруг мелкой там лучше было бы. Но LastGreen пообещал и ему в морду дать, и Потап благоразумно пояснил, что он просто подумал вслух, и тут же согласился, что плохо подумал.

В общем, отчим свалил. Иногда заглядывал к матери, когда точно знал, что она одна. Анька, слава богу, скучать по нему и не думала. А вот мать запила с новой силой. И опять потянулись друзья-собутыльники. Так блеснувшая было надежда на то, что с его уходом все наладится, растаяла как дым.

Чем-то Гришка Последов миру не угодил, раз вот так у него все складывалось. Ну ладно он, а чем могла не угодить миру Анька, которая, несмотря ни на что, умудрялась обожать единорожиков, тискать и подкармливать дворовых котят и беззаветно любить всех вокруг?

С того дня, как Потап залег в больницу с коленом, LastGreen пересел на общественный транспорт. Вернее, заказы он доставлял на мопеде, но сестру на нем, естественно, не возил. Вот и в субботу они добирались до больнички сначала на метро, а потом автобусом. Аньку укачало, поэтому пришлось выйти раньше на две остановки. На душе у LastGreen’а было муторно, а морось, сыплющаяся с хмурого неба, не добавляла поводов для радости.

Чем ближе они подходили к больничке, тем тише становилась мелкая. Если сначала она еще шумно радовалась тому, что они наконец идут пешком, а не едут в автобусе, который «дерг-дерг на светофорах», то вскоре замолчала, только сильнее сжимала руку брата. А тот пялился в телефон прямо на ходу, пояснив Ане, что ищет магазин, где они будут покупать ей ботинки, на деле же зачем-то листал Ленину страничку, хотя, умей рисовать, нарисовал бы любую из размещенных там фоток по памяти, потому что смотрел на них примерно тысячу раз.

Лена довольно часто постила фотки. Почти каждый день. Он научился угадывать по этим постам ее настроение. На предпоследнем фото, например, она грустила. Вот рука в натянутом по самые пальцы свитере держит стакан с кофе. Черные ногти, черное колечко на большом пальце. Цвет свитера не понять, потому что фотка черно-белая, — большинство Лениных фотографий были такими. Про кольцо и ногти LastGreen просто знал, потому что на следующий день они вместе гуляли в парке недалеко от дома Волковых и Анька это кольцо мерила, а потом LastGreen’у пришлось долго убеждать Лену, что дарить его мелкой не нужно: все равно потеряет. А вечером объяснять смертельно обидевшейся Ане, что принимать подарки от людей просто так некрасиво.

— А если они от души? — сложив руки на груди и надувшись как хомяк, бурчала сестра.

— Да неважно. Просто так подарки брать нельзя. Нужен повод. И все.

Умом LastGreen понимал, что воспитывает Аню как-то не так, потому что она ведь девочка, а девочкам можно. Но так хотелось, чтобы она выросла нормальной, а не такой, как большинство девчонок, которым нужны только подарки и знаки внимания. В общем, воспитателем он был никудышным, но, строго говоря, он ведь и не должен был уметь воспитывать детей, правда?

Мать уже ждала их в холле, и LastGreen испытал одновременно разочарование и жалость. Только тут он понял, что в душе надеялся: она не спустится, а им не разрешат подняться, потому что сил видеть ее такой потерянной у него совсем не было.

Она бросилась обнимать Аньку, тискать ее, спрашивать, как дела в садике. И было в ее порывистых и неловких жестах столько… неправильности, что ли, что LastGreen отвернулся. А где-то ведь существовали семьи, в которых дети гордились своими родителями и брали с них пример. Существовали же. Он точно знал. Вот как у того же Романа Крестовского. LastGreen виделся с его отцом пару раз, и тот был таким… крутым, уверенным в себе, состоявшимся. И у Романа было все с самого начала, а не вот так.

Нет, LastGreen не завидовал, конечно. Просто думалось иногда всякое. А потом он сжимал зубы и шел учиться, чтобы сдать эти проклятые экзамены и поступить в Академию МЧС, а еще шел работать, потому что деньги на них с неба не падали. У него была пенсия по потере кормильца, но нормально жить на нее с ребенком, было, конечно же, нереально. А мама, сколько он