Развод в 50. Муж полюбил другую (СИ) - Алсу Караева Страница 14

Стискиваю зубы и бросаю костюм на кровать. За ним следует второй, третий. Рубашки срываю с вешалок и швыряю в общую кучу. С каждым движением внутри разгорается что-то похожее на ярость — чувство, которое я не испытывала очень давно.

— Мама? Что ты делаешь?

Оборачиваюсь. В дверях стоит Мурад, его глаза расширены от удивления.

— Собираю вещи твоего отца, — отвечаю спокойно, продолжая снимать рубашки. — Он должен их забрать. Или они отправятся на помойку.

— Мама, — Мурад подходит ближе, — может, не стоит сейчас? Ты расстроена и…

— Я в полном порядке, — обрываю его, снимая с полки стопку свитеров. — Просто навожу порядок в доме. В моем доме.

Подчеркиваю это "моем", и Мурад понимающе кивает.

— Я позвоню отцу, чтобы он приехал за вещами.

— Не нужно, — говорю, доставая из шкафа большой чемодан. — Просто передай ему, что они будут готовы к вечеру. Пусть забирает или выброшу.

Начинаю складывать вещи в чемодан, аккуратно, почти машинально, как делала это десятки раз, собирая мужа в командировки. Руки помнят эти движения, хотя сердце кричит от боли.

— Хорошо, — Мурад не спорит, видимо, понимая, что мне нужно это сделать. — Но ты уверена, что справишься сама? Может, тебе помочь?

— Я тридцать лет справлялась сама, — отвечаю ровным голосом, не поднимая глаз. — И продолжу это делать.

Мурад молча наблюдает, как я складываю одежду мужчины, которого любила всю свою взрослую жизнь. Его взгляд чувствую спиной — тяжелый, обеспокоенный.

Звук телефона разбивает напряженную тишину. Мурад достает мобильный из кармана.

— Это отец, — говорит он негромко. — Спрашивает про документы от адвоката.

— Скажи ему про вещи, — отвечаю, не поворачиваясь. — Пусть заберет их до вечера или я выкину.

Мурад вздыхает и выходит из комнаты, говоря что-то в телефон. А я продолжаю методично опустошать гардероб.

Под стопкой свитеров нахожу шкатулку — черную, лакированную, с серебряной гравировкой. Я подарила ее Рамазану на пятнадцатую годовщину свадьбы. В ней он хранил запонки и часы. Открываю ее и замираю. На бархатной подушечке лежат ключи от дома — те самые, которые он уже не сможет использовать, потому что я сменила замки.

Смотрю на них долго, не в силах оторваться. Маленькие металлические предметы, которые символизируют все, что мы потеряли.

Захлопываю крышку и кладу шкатулку в чемодан. Пусть забирает все. Каждую мелочь. Ничего его в моем доме не останется.

Когда заканчиваю с гардеробной, перехожу к ванной комнате. Собираю бритвенные принадлежности, лосьоны, шампуни. Его запах, въевшийся в эти предметы, бьет в ноздри, заставляя сердце сжиматься. Но я продолжаю работать, не позволяя себе остановиться.

В ящике тумбочки нахожу какие-то документы. Все складываю в отдельную папку.

Глаз цепляется за черно-белую фотографию в серебряной рамке. Он всегда держал ее здесь, говорил, что это его талисман.

На фотографии мы такие молодые, счастливые. Я в белом платье, с робкой улыбкой. Он в строгом костюме, с гордым, почти надменным выражением лица. Но глаза… глаза выдают его — в них столько надежды, столько любви.

Переворачиваю фотографию лицом вниз и кладу в папку. Пусть забирает и это тоже.

Через два часа в прихожей стоят три больших чемодана и несколько коробок с вещами Рамазана. Вся его жизнь в моем доме упакована и готова к отправке. Задача выполнена, но легче не становится. Внутри пустота, словно вместе с его вещами я упаковала и часть собственной души.

— Мама, ты… ты все собрала, — Мурад спускается по лестнице, глядя на горы багажа.

— Да, — киваю, оглядывая результат своей работы. — Все, что было его.

— Отец сказал, что заедет, — говорит Мурад осторожно. — Через час.

Знаю, что должна уйти, скрыться в своей комнате, не видеть его. Но что-то удерживает меня, заставляет ждать.

— Я пойду приготовлю чай, — говорю, направляясь на кухню. — А ты присмотри, чтобы младшие не устроили сцену, когда он приедет.

На кухне кипячу чайник, достаю чашки, словно готовлюсь принять гостя, а не бывшего мужа, который приедет забрать свои вещи. Это абсурдно, но привычка быть гостеприимной хозяйкой въелась в меня за тридцать лет.

Не замечаю как руки сами начинают готовить, перемешиваю все ингредиенты, вмешиваю в тесто нарезанные дольками яблоки…

Пирог в духовке, а я вытираю руки о полотенце. Стою и смотрю в одну точку.

И только сейчас осознаю, что это любимый пирог Рамазана с корицей и яблоками.

Я вздрагиваю от звонка в дверь, расплескивая чай. Вытираю пролитое и выпрямляю спину. Только спокойствие. Только достоинство.

Слышу голоса в прихожей. Мурад и Рамазан. Они говорят негромко, но напряженно. Не могу разобрать слов, да и не хочу.

Через несколько минут шаги направляются в мою сторону. Дверь кухни открывается, и на пороге появляется Рамазан. Он выглядит усталым, под глазами темные круги, но все равно красивый.

Как же несправедлива жизнь — даже сейчас, глядя на него, я чувствую это предательское сжатие в груди.

— Рания, — он произносит мое имя слишком твердо, словно хочет отчитать за проступок. — Мурад сказал, ты собрала мои вещи.

— Да, — нахожу в себе силы, чтобы ответить спокойно, поднимая на него взгляд. — Они в прихожей. Все, что я нашла.

— А можно было не так спонтанно это делать? У меня вообще-то работа, — с каждым новым словом я чувствую как Рамазан все больше показывает свое раздражение, он очень недоволен тем, что его отвлекли.

Глава 13

— А можно было не так спонтанно это делать? У меня вообще-то работа, — с каждым произнесенным словом голос Рамазана становится всё резче, словно натянутая до предела струна.

В полумраке я замираю, вцепившись в столешницу стола. Поздний вечер окутывает дом тишиной, нарушаемой лишь тиканьем напольных часов и тяжелым дыханием человека, которого я когда-то называла своим мужем.

Сердце в груди колотится так бешено, что кажется, он должен слышать этот грохот. Заставляю себя сделать глубокий вдох, потом еще один. Воздух входит в легкие рваными глотками.

Спокойно, Рания. Ты справишься. Он больше не имеет над тобой власти.

Даже сейчас, даже после всего, что произошло, я не могу не отметить, как безупречно он выглядит — высокий, с широкими плечами, неизменно прямой осанкой. Его серый костюм идеально выглажен, каждая складка на месте, словно сошел с обложки журнала. Темные волосы с благородной проседью на висках уложены так, как ему всегда нравилось — строго, но с едва заметной небрежностью. Гладко выбритый подбородок, властная линия губ, которые