Потустороннее в Ермолаево - Елена Ликина Страница 14

Следующим утром хлопотали.

Баба Оня обошла комнаты, обмахнула стены травяным веником. Побрызгала по углам водой, начитала особый заговор.

После засобиралась на улицу, велела Анне:

– Составь письмецо. Укажи в нём, что хотела бы оставить позади. Подробно пропиши, что тревожит тебя, беспокоит. Сожжём потом твою записочку.

– Вы костер разводить собрались?

– Он уже горит, Аннушка, ждёт нас. Одевайся.

Во дворе намело снегу. Возле снеговика стояла нетронутая целина, никаких следов не осталось от вчерашних незваных гостей.

– Ох… Нехорошо, – приостановилась бабка перед ним. – Всё попортили ироды! Теперь только разломать.

Снеговик ухмылялся зло, шишка носа загнулась к низу, угольки глаз поблёскивали красным.

– Ткни его веником, Аннушка!

– Зачем? Я сейчас ему лицо подправлю.

– Лицо подправишь, а нутро нет. Порченный он, не зря вчера эти шастали. Ну, как проснётся ночью, пугать народ примется?

– Может тогда ваш домовой его подправит?

– Тише! Не вспоминай его, не зови! Нельзя ему теперь во двор! Ломай снеговика, говорю.

Жалко было Анне своих трудов, но пришлось послушаться, ткнуть веником в голову-шар.

– Так-то лучше, – покивала бабка. – Пойдем к костру.

Они двинулись к старой баньке, туда, где весело и споро занималось пламя. Дорожки за ночь порядком присыпало, идти пришлось медленно, проваливаясь в снег.

– Спасибо, батюшка, за подмогу, – поклонилась баба Оня старому строению. После развязала узлы, начала подкладывать в костёр старый хлам. Искры от огня летели по сторонам, пространство вокруг трепетало, и Анна невольно засмотрелась на яркие всполохи.

– Кидай сюда свою бумажку, – велела ей бабка.

Анна достала свернутый вчетверо листочек, скомкала для надёжности и бросила.

Она написала всего несколько слов – нелюбимая работа и одиночество.

Глядя теперь, как мгновенно смело пламя крошечный листок, и вправду поверила, что всё изменится к лучшему, и Новый год принесёт с собой только счастье.

– Хорошо мы управились, быстро, – улыбнулась довольная баба Оня, смахивая с лица невесомые снежинки. – До чего люблю зиму!..

– Вы зачем баньке кланялись?

– Не баньке, деточка. Баеннику. Он костерок нам разложил, завтра в ночь и баньку протопит. Я ему после гостинцев отнесу, попрошу, чтоб принял гостей по-хорошему.

– Вы ждете гостей?

– Придёт кое-кто попариться.

– Банька же старая, не опасно в такой мыться?

– Кому как, деточка. Я-то давно ей не пользуюсь, к Матрёше хожу. А здесь домовые парятся, со всей деревни собираются по особым дням.

– А можно внутрь заглянуть?

– Не стоит, деточка. Опасно это, вдруг что обвалится. Сама видишь, что совсем обветшала банька. Да и баеннику это не по нраву придётся, не хочется его сердить.

– Что же он, костёр разложил, а двор не расчистил?

– За двором суседко доглядывает. Расчистит в свой черёд. Что-то проголодалась я. Пошли уже в дом.

Отобедали они просто и сытно. Баба Оня нажарила картошки с грибами, принесла в миске солёные помидорки. И всё торопила Анну – ешь скорее, деточка, у нас ещё дел полно, до темна управиться нужно.

Повозившись в кладовой, вынесла деревянный ящичек, достала жёлтые свечи, сложенные по несколько да перевязанные бечевой.

Скрученные словно из тонких сот, свечи выглядели необычно, пахли приятно – мёдом, чуть ладаном, лёгкой травяной горчинкой.

К каждой такой вязаночке была примотана написанная от руки бирочка с пояснениями.

– «Полынь», – стала разбирать названия Анна. – «Лавр», «Рута»…

– Я свечи из вощины делаю. К ним порошки примешиваю из травок сушёных. В зависимости от надобности. Свечи-то не простые, для особливых целей назначены. Мы их по окошкам расставим, а как стемнеет – зажжём.

Так же рассыпала баба Оня по подоконникам дорожки соли, положила перед порогом какой-то корешок. Ещё раз обежала комнаты, перекрестила углы.

Днём потянулись соседи. Забегала Матрёша, шепталась о чём-то с бабкой на кухне. Приходил за свечами дед Семён. Люди шли и шли, и каждому вручала Оня загодя приготовленные свёрточки.

Как сгустились сумерки – снег стих. Рассыпалась по небу золотистая звёздная крупа. Месяц грозно выставил острые рога свои, словно приготовился защищаться. И показались на деревенской дороге чёрные тени – многорукие да рогатые, с хвостами да крыльями. Пошли подбираться к домам, жадно вслушиваться в людские разговоры.

Анна с бабой Оней пряжу распутывали, когда грянуло под окном громкое:

– Хозяйка, впусти!

Анна дёрнулась, выронила клубок. Баба Оня приложила палец к губам, просигнализировала, чтобы молчала.

– Отвори, хозяйка! – рявкнуло снова. – Нам бы погреться! Пусти!

И зачастили настойчивые голоса:

– Пусти, хозяйка!