Чертовски неправильное свидание - С. Р. Джейн Страница 4

С легкой улыбкой, которая никак не растопила холод его глаз, он наклонился.

– Ты станешь большой звездой, милая.

Его слова были как шелк – гладкими и маслянистыми на ощупь. Мне не нравилось, как они скользнули по моей коже. Я вздрогнула, и ногти мамы впились мне в плечо, молча упрекая меня.

Мужчина протянул руку.

– Я Марко. И мы с тобой… мы будем лучшими друзьями.

Я пожала ему руку, не уверенная в том, что должна сказать.

– Я Оливия, – наконец сказала я… Как глупо. Наверняка все знали, кто я, еще до того, как я запела… верно?

Он усмехнулся, но в этом звуке не было никакой радости. Казалось, он смеялся надо мной.

Я ненавидела, когда взрослые так делали.

Отпустив мою руку, он погладил меня по голове. Его прикосновение было железным, слишком собственническим, и я неловко поерзала под его хваткой.

Мама, как обычно, не заметила моего дискомфорта. Или, может быть, ей просто было все равно.

Скорее всего так и было.

– И что дальше? – промурлыкала она, сцепив руки под подбородком и сияя, глядя на Марко, как на самого замечательного человека, которого она когда-либо встречала.

Марко начал рассказывать ей кучу вещей, смысл которых я не совсем понимала – запись рождественского альбома, прослушивания на телешоу, фотосессии и многое другое. Когда он что-то сказал о туре, я нервно моргнула пару раз. Я не могла этого сделать. У меня была школа, мои друзья, а весной концерт хора.

– А как же школа? – икнув, пробормотала я, когда Марко стал перечислять кучу городов. Кроме этой поездки, я никогда не была за пределами округа. Города, которые называл Марко, выходили за рамки нашего штата и охватывали всю страну.

Марко уставился на меня сверху вниз, его взгляд был пустым. Лицо мамы выражало смесь ярости и раздражения – ни то, ни другое не значило ничего хорошего.

Он на мгновение сильнее сжал мои волосы, а затем снисходительно погладил меня по голове.

– Все это теперь не имеет значения, Оливия, – пренебрежительно ответил мужчина, его голос сочился превосходством. – У нас на горизонте гораздо более интересные вещи, чем какое-то формальное образование.

Он снова усмехнулся, и непонятное мерзкое чувство пронзило мое тело.

– И кроме того… разве твои одноклассники не будут завидовать, когда ты станешь большой звездой?

Мои глаза расширились. Мне было все равно на все это. Лотти и Меган было все равно на это. Я больше не увижу своих лучших подруг?

Мама и Марко продолжили говорить о планах, оцепенение, которое охватило меня, превратилось в панику.

Что происходит?

Когда моя мама объяснит мне, что происходит? До вчерашнего дня слова мамы были туманны, – она говорила об этом «моменте, который изменит всю жизнь», не рассказывая мне, что именно так изменится в нашей жизни.

– Нам нужно будет сделать ей мелирование и стрижку получше, – протянул Марко, заставляя меня обратить внимание не на внутреннюю панику, а на тот факт, что он снова смотрел на меня. – И эта одежда… – Его голос затих, но я почувствовала насмешку в его тоне.

Я взглянула на свое платье, задаваясь вопросом, что с ним не так, и, посмотрев на маму, увидела, что ее щеки раскраснелись. Она смутилась.

– И ей нужно будет набрать несколько килограммов, – продолжил Марко. – Мы не можем позволить ей выглядеть как уличный мальчишка.

Я поправляла платье, пока они продолжали говорить обо всем, что хотели изменить во мне, как будто меня вообще здесь нет.

Взгляд Марко все еще был сосредоточен на мне. Его глаза были так же холодны, словно внутри него была пустота. Дедушка говорил мне, что по глазам можно многое сказать о человеке.

Я не понимала этого до сегодняшнего дня.

Наконец Марко, казалось, закончил, взглянул на часы и выругался, увидев время.

– Мне нужно бежать на встречу. Марша отправит все документы, – бросил он, уже направляясь к двери.

– Прекрасно! – крикнула ему вслед мама. Она все еще говорила тем странным, чрезмерно возбужденным голосом, которого я никогда раньше от нее не слышала.

Марко остановился в дверях, глядя на меня.

– Оливия, принцесса, мы сделаем тебя звездой. У тебя будет все, о чем ты когда-либо могла мечтать, – сказал он с самодовольной улыбкой, прежде чем исчезнуть из комнаты.

– И ты станешь звездой, малышка, – процедила мама сквозь стиснутые зубы, без малейшего признака дружелюбия и счастья, которые были у нее всего секунду назад. – У тебя нет выбора.

Глава 1. Оливия, 19 лет

Я уставилась на фотографию на столике в гримерке, снимок с того дня, как я подписала свой первый контракт.

С того дня, как я продала свою жизнь.

Или, следует сказать, с того дня, когда мама подписала контракт. Потому что в девять лет я была недостаточно взрослой, чтобы сделать это самостоятельно.

На фотографии моя мать – Джолетт, как она хотела, чтобы я ее называла сейчас, – и я улыбались совершенно искренне. Она улыбалась, потому что собиралась заработать на мне миллионы. Я же… потому что она, казалось, впервые в жизни была довольна мной.

Я бы отдала все, чтобы вернуться назад во времени, прямо в тот момент, когда был подписан этот контракт. Я бы разорвала его и выбежала из комнаты. Я бы исчезла.

Мне было бы все равно, умру ли я. Потому что это означало бы… что я свободна.

Я с отвращением бросила фотографию, наслаждаясь звуком бьющегося стекла. Она не имела никакого значения для меня.

В райдере для гримерки, который я никогда в глаза не видела, вероятно, отдельным пунктом была прописана эта тупая, чертовая фотка, которая ждала меня в каждом городе и на каждом концерте.

Я потерла грудь. В девятнадцать лет не должно быть боли в груди, но вот мы здесь.

Сегодня вечером у нас запланировано выступление в Нью-Йорке, я должна была выступить перед переполненным людьми залом в Мэдисон-сквер-гарден.

Но если эта боль в груди не прекратится, я больше нигде не буду играть.

Я опустилась на мягкий диванчик, изнеможение проникало в каждую клеточку моего тела. Как долго длится этот тур?

Мне казалось, что целую вечность. Я словно белка, которая не может остановиться крутить колесо и загоняет себя до смерти.

Я потерла руками ноги, пытаясь обрести самообладание. До меня доносился слабый звук ревущей толпы, и я уже боялась ослепляющего света прожекторов.

Сегодняшний зал – довольно небольшой по сравнению с теми, где они обычно заставляли меня выступать, но на арене сейчас все равно было двадцать тысяч человек.